Три месяца на любовь - Алиса Евстигнеева

а мне через пару дней предстояло уйти в отпуск, к наступлению которого я оказалась абсолютно не готова.

Перед началом своего официального ухода на вольные хлеба, я сидела за самой центральной партой в своём кабинете и пустым взглядом пялилась на огромную корзину с цветами и фруктами, которая буквально занимала половину моего учительского стола. Благодарность родителей Аси, получившей за экзамен 96 баллов, была более чем выразительной. Хотя по вздохам её мамы становилось понятно, что они до последнего надеялись на заветную сотку.

Зато сама Аська успела шепнуть мне на ухо:

— Так даже лучше, не нужно будет соответствовать ничьим ожиданиям.

Я чувствовала гордость за девочку, её совсем не детскую мудрость и действительно впечатляющий результат. Но лёгкий налёт печали от того, что наша с ней история длиной в несколько лет подошла к концу, не давал мне покоя. И когда за Аськой с её семейством закрылась дверь, я обессиленно рухнула на стул, понимая, что ещё чуть-чуть — и разревусь.

Нет, не конкретно из-за одной только Аси, а из-за понимания, что вот этого всего — уроков, классных часов, школьных стен, многочасовых подготовок к ЕГЭ, учебных планов и много чего другого больше не будет. Наверное, будет как-то иначе, но я ещё не представляла как.

Грустно шмыгнув носом, строго велела самой себе:

— А ну-ка, соберись, тряпка, нашла из-за чего раскисать. Нормальные люди вон радуются, увольняясь из школы, а ты страдаешь из-за каких-то учебных планов.

Сказала и… конечно же, расплакалась.

Когда в моём кабинете появился Родя, я едва ли не билась в истерике, подвывая белугой, при этом слабо понимая, о чём сейчас страдаю. Просто всё было не так!

— У-у-у-у, — присвистнул братец, а потом ещё и пропел: — Шире вселенной го-о-о-о-р-е-е-е мо-ё-ё-ё.

Обычно подобные его выходки неизменно помогали, и я в мгновение ока переключалась с печали на попытки прибить мелкого гада. Но на этот раз привычная схема дала сбой, я завыла лишь сильнее, чем порядком напугала Родиона.

— Света! — воскликнул он, подорвавшись с места, но до меня так и не дошёл, в нерешительности замерев в метре от меня. Обниматься мы разучились лет шесть назад, когда у младшенького началось вхождение в подростковый возраст с его тотальным отрицанием телячьих нежности. — Тебя кто-то обидел? Если да, я ему в рожу дам.

Невольно прыснула.

— Можешь себе двинуть…

— Э-э-э… я-то что такого натворил?!

— А кто меня последние полгода изводил?

— А кто решил бросить семью и слинять из города?!

Мы обменялись недовольными взглядами, в похожем жесте поджав губы. Я даже про слёзы успела позабыть, настолько сильна была степень моего возмущения.

Он сдался первым.

— Езжай куда хочешь, только не реви, ладно?

Меня затопило волной любви к этому мелкому паршивцу, который уже сейчас был на полголовы выше меня. Растроганно шмыгнула носом и прижала руку к сердцу.

— О-о-о-о-о.

— Не смей, — грозно потребовал он. — Все эти… сопли. А ну-ка, подбери! А то скажу родителям, что ты совсем рехнулась на старости лет и никуда отпускать тебя нельзя.

— О-о-о-о, — повторила я и… таки предприняла попытку обнять Родьку. — Это так мило.

Он состроил вредную гримасу и сделал вид, что готов бежать прочь, но в конце концов сдался и первый приобнял меня.

— Так, а что ты делаешь? — нахмурилась я, когда с истерикой и прочими эмоциями было покончено.

— Мама прислала тебе помочь. Коробки таскать и всё такое.

Я окинула взглядом свой кабинет, по которому словно прошлось стадо слонов: я ещё с утра выгребла все свои вещи из шкафов, а уже после впала в меланхолию, потонув в многочисленных воспоминаниях.

— Ой, а я ещё не готова.

— Ну так давай помогу.

— Не-е-е, ты не знаешь, что выкидывать, а что оставить. Тут нужно всё тщательно разобрать.

— Ты планируешь возвращаться в школу?

— Нет.

— Ну тогда ну его на хрен.

— Не-е-е хо-о-о-очу на хрен, — опять разревелась я. Со мной творилось что-то непонятное. Видимо, моя нездоровая учительская психика решила выплеснуть вообще всё, что она накопила в себе за последние лет тридцать.

Родя закатил глаза, но на этот раз на мой плач не отреагировал.

Успокоилась я быстро, усилием воли заставив себя взяться за дело. Родион всё это время сидел рядом и меланхолично разглядывал какие-то книжки, которые я стопками извлекла из шкафа.

Хватило его минут на тридцать, прежде чем скука взяла своё.

— Слушай, а чего это тебе этот… твой не помогает.

— «Твой» — это кто? — сделала вид, что не поняла, о ком идёт речь.

— Ну этот… Андрей твой.

— Он не мой, — недовольно буркнула себе под нос, убеждая себя, что мне вот только ещё и из-за Исаева нервничать не хватало.

— Понятно, — совсем по-взрослому заключил братец.

— Что тебе понятно? — насупилась я, злясь на своё неумение контролировать чувства.

— Поругались.

— Ничего мы не ругались.

— Ну-ну.

Зло зыркнула на Родьку и вернулась к перебиранию кип раздаточного материала, накопленного за последние десять лет.

Тот, на удивление, намёк понял и замолк. Но хватило его минут на десять, после чего младший брат заныл:

— Све-е-ет, давай быстрее.

— Не могу.

— Ну Све-е-е-ет.

— Слушай, я тебя не держу. Можешь идти.

— Могу?

— Можешь.

— Точно?

— Точно.

— И маме ты ничего не скажешь.

Боже, дай мне терпения.

— Не скажу. Могу даже похвалить. Скажу, что твоя помощь была неоценима.

— Ну круто, — обрадовался он и поспешил ретироваться прочь.

Сначала я даже почувствовала облегчение, решив, что теперь можно хотя бы временно перестать делать вид, что я в порядке.

Но уже к следующей стопке бумаг начала вновь пускать слёзы, ибо нашла в них подшивку работ своих аж самых первых учеников. В голове тут же калейдоскопом закрутились воспоминания, и я опять рухнула на стул, прижав к груди несчастную папку с сочинениями. Слёзы катились по щекам, и только тут до меня дошло, что это… нормально. Я прощалась с огромной частью своей жизни. Любимой частью. И наверное, нет ничего странного в том, что я горюю.

За спиной раздались шаги. Видимо, Родькина совесть всё же проснулась.

— Я в порядке, — бросила через плечо, спешно пряча лицо в ладонях, отчего мокрые от слёз листочки разлетелись вокруг меня.

Братец немного помолчал, после чего практически бесшумно подошёл ко мне, присел передо мной на корточки и, положив свои ладони мне на колени, молвил голосом Исаева:

— Горе ты моё луковое.

***

Каким-то чудом, но я всё-таки поместилась у него на коленях. Вернее, мне это казалось чудом, сам же Исаев не видел в этом ничего такого, обнимая меня и давая возможность и дальше без зазрения