Мария Стюарт - Родерик Грэм

Беседа была скорее формальной, на ней присутствовали Летингтон, Морей и Мортон. Мария начала с длинной, заранее подготовленной речи, обвиняя Нокса в попытке подорвать ее престиж в глазах людей. Нокс просто — и конечно же весьма многословно — ответил, что королеву неверно информировали, ведь он осуждает танцы, только когда удовольствие от них у танцоров превосходит долг — то есть христианскую веру. Он также осуждал танцы, которыми отмечали «бедствие людей Божьих» — в данном случае гугенотов. Мария отступила, признав, что он может расходиться во мнениях с ее дядями, но если у него были претензии к ней, «он должен был прийти к ней и она бы выслушала его». Нокс ответил, что убежден: ее дяди «враги Господа», а его она может слушать каждый день в церкви. Мария и придворные были изумлены явной грубостью Нокса, и королева легкомысленно ответила: «Вам не всегда предстоит заниматься своими делами», а затем вышла из зала. Когда один из придворных спросил Нокса, не боится ли он вести себя подобным образом, он пожал плечами и ответил: «Почему же меня должно пугать приятное женское лицо?»

Мария теперь осторожно вступила на поле шотландской, а также английской и французской политики. Мария осознала, что падение Хантли было на руку Морею, чья власть усилилась. Она стала постепенно отстранять его от участия в заседаниях совета, используя как главного советника Летингтона и назначив Мортона канцлером. Затем в конце декабря 1562 года она дала Летингтону поручение предложить Елизавете ее услуги посредника между Гизами и Конде («Чтобы помочь завершить дело полюбовно, заключив его на разумных и почетных для обеих сторон условиях… я готова стать посредницей»), а также проследить, чтобы ее претензии на английский престол были рассмотрены английским парламентом. Почему Мария, католичка из семейства Гизов, вообще решила, что ее кандидатура окажется приемлемой для Конде или Екатерины Медичи, понять невозможно. Что же до второго поручения, то и она, и Летингтон должны были бы знать, что Сесил пытался провести через парламент билль о лишении ее прав престолонаследия. Позднее, в январе 1563 года, она написала три письма. Первое, от 29 января, было адресовано коннетаблю Монморанси, которого в декабре в сражении при Дрё захватил в плен Конде. В письме она выражала сочувствие пленнику. Второе письмо было адресовано дяде, кардиналу Лотарингскому, собиравшемуся нанести визит папе Пию IV. Мария просила дядю уверить его святейшество в том, что она скорее умрет, чем сменит веру и окажет покровительство ереси, и что она полна решимости вернуть в Шотландию католичество и подчиниться всем решениям Тридентского собора. Третье письмо было отослано самому Пию IV; в нем было повторено то же самое, о чем она уже написала дяде. Два последних письма были написаны на итальянском языке, которым Мария владела не совсем свободно, хотя учила его с детства. Письма, должно быть, отредактировал Давид Риццио, ставший теперь не только певцом Королевской капеллы, но и секретарем Марии; вскоре ему предстояло заменить ее личного секретаря Роле. Однако на всем протяжении своего пребывания в Шотландии Мария предприняла лишь символические попытки изменить положение католиков, хотя покровительствовала им и прилагала усилия, чтобы предотвращать казни. Ее письма Пию содержали пустые обещания. Совершенно очевиден конфликт политических и религиозных интересов, а саму идею, что Мария займется внешней или хотя бы внутренней политикой, стоит считать абсурдной.

Выдвижение Риццио и многочисленные французские придворные из личной свиты Марии указывали, что ее сердце не вполне лежало к Шотландии. Вся ее семья была во Франции, и она думала по-французски, а не на нижнешотландском. Она также благоволила придворным манерам французов с их цветистыми комплиментами и ничего не значащим флиртом, а ее шотландский совет находил такие привычки своей правительницы слишком экстравагантными. Мария же тосковала по искусственной элегантности Шенонсо.

Воспоминание о тех днях явилось ей в лице Пьера де Бокоселя, сеньора де Шателяра. В 1562 году он, будучи пажом Дамвилля, сопровождал ее во время возвращения из Франции, но уехал обратно во Францию. Он вновь присоединился к ее двору, когда путешествовал в Абердин. Шателяру было двадцать два года; он приходился внуком скончавшемуся в 1524 году легендарному рыцарю времен Людовика XII и Франциска I шевалье де Байару[55]. Шателяр утверждал, что из любви к Марии оставил во Франции жену. Доставив ей письмо от Дамвилля, он также преподнес ей подарок, описанный позднее хронистом как «книга собственного сочинения, написанная стихами, не знаю о чем». Шателяр был незначительным последователем поэтов Плеяды, и к Марии вернулись воспоминания о ее обожаемом Ронсаре.

Этого было достаточно, чтобы заставить Марию совершить множество опрометчивых поступков. Она взяла Шателяра под свое крыло, подарила ему гнедую лошадь, которая в свое время была ей преподнесена лордом Робертом Стюартом, и, к ужасу Нокса, постоянно избирала его партнером по танцам. Мария, возможно, хотела лишь научиться наимоднейшим французским танцам, однако придворные сплетники сообщали, что однажды она поцеловала Шателяра. Шотландской знати казалось, что любой иностранный попугай скорее обретет ее благосклонность, чем увенчаются успехом их усилия отвлечь Марию от вышивания во время не столь уж частых появлений на заседаниях Тайного совета.

13 февраля 1563 года Мария допоздна занималась делами с Мореем и Летингтоном, а ее слуги и стражники в это время, как обычно, проверяли все шкафы и закоулки в ее спальне.

К своему невероятному изумлению, под кроватью они обнаружили спрятавшегося Шателяра; его немедленно схватили и вытащили оттуда. По некоторым сообщениям, он был в сапогах со шпорами, что кажется невероятным, но все были единодушны в том, что в руке он сжимал шпагу, так что цель его осталась неясной. У Шателяра не было сообщников или ждавших наготове лошадей, так что если его костюм для верховой езды подразумевал намерение похитить королеву, то вряд ли он мог осуществить подобную затею. Если его целью было соблазнение, непонятно, почему он был полностью одет и вооружен, хотя, возможно, он собирался изнасиловать Марию, угрожая ей шпагой. Самым вероятным объяснением кажется то, что он, как ранее Арран, лишился рассудка и счел, что его с радостью примут в королевской постели.

После обсуждения того, как именно Шателяр проник в покои королевы — где же были алебардщики? — новость скрыли от Марии до утра. Она приказала Шателяру удалиться от двора. Но, несмотря на запрет, на следующую ночь — праздник святого Валентина — Шателяр опять проник в королевские покои и бросился к полураздетой Марии, собиравшейся ложиться спать. При королеве были только две дамы. Шателяр умолял простить его и приводил смешное оправдание: он-де «плохо соображал от недостатка сна», а спальня Марии была «ближайшим убежищем». Результатом стало не прощение, а истерика; вполне объяснимые крики немедленно привели в комнату графа Морея. Мария умоляла его:

— Если вы любите меня, убейте Шателяра и не позволяйте ему произнести ни слова!