Мария Стюарт - Родерик Грэм

Морей, хотя и со шпагой в руке, колебался.

— Мадам, я умоляю вашу милость позволить мне не проливать кровь этого человека. Раньше ваша милость обращалась с ним с фамильярностью, оскорбившей всю вашу знать, и если теперь его тайно убьют по вашему приказу, что подумает об этом свет? Я немедленно отдам его в руки правосудия, и пусть он получит все, что причитается ему по закону, — ответил он.

Мария продолжала:

— О, вы не позволите ему говорить?

— Мадам, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы спасти вашу честь.

Шателяра связали и увезли в Сент-Эндрюс; там его признали виновным в измене и восемь дней спустя, 22 февраля, отправили на плаху. Во время допросов он признался, что «пытался получить то, чего не мог добиться убеждением», а положив голову на плаху, прочитал «Гимн к смерти» Ронсара. Его последними словами были: «Прощай, самая прекрасная и самая жестокая принцесса в мире!»

Сплетники немедленно заработали с мстительным торжеством. Шателяра считали гугенотом, и венецианскому послу во Франции сказали, что ему платила сторонница новой религии мадам де Курсель, а его миссией было очернить имя Марии. Если это было правдой, почему же Мария хотела заставить его замолчать? Признание вероломного гугенота сработало бы на руку Гизам, а добыть его самыми жестокими средствами было бы нетрудно. Мария знала, что слишком часто позволяла Шателяру находиться в ее обществе, поэтому он неверно истолковал «фамильярность со слугой». Четырьмя месяцами раньше Мария была свидетельницей ужасной казни сэра Джона Гордона, признававшегося в любви к ней, а Арран все еще был прикован к полу в донжоне Эдинбургского замка, где тоже кричал о любви. Смерть еще одного доведенного до сумасшествия мужчины была выше сил Марии; она не хотела слышать его признаний, но поскольку он покушался на жизнь правительницы, она была обязана присутствовать при его казни. С тех пор и до свадьбы Марии в ее спальне спала Мэри Флеминг.

Страдания этих трех молодых людей говорят о красоте Марии гораздо больше, чем цветистые комплименты, произносимые французскими придворными и поэтами. Мария Стюарт явно была очень красива, и ее привлекательность и шарм выделяли ее из числа современниц. Диана де Пуатье, использовав свой шарм, добилась того, что ее восхваляли за божественную красоту. Это давало ей влияние и власть. Естественную красоту Марии Диана отточила, сделав ее почти роковой, но Мария так никогда и не сделала следующего шага, необходимого, чтобы использовать свою привлекательность как основу власти в мужском мире. По сути, она не имела интереса к политике и особых амбиций, ничего, кроме желания наслаждаться придворной жизнью. Ее обязанности как королевы состояли в том, чтобы обеспечить спокойствие и благополучие своих подданных, а также защитить королевство и расширить его пределы, однако у Марии не были сильного желания выполнять их. Тайный совет от ее имени занимался делами управления, ее наставляли Морей и Летингтон, и, если не учитывать нелепого случая, когда она ударила лицом в грязь во время дебатов с Ноксом, Марии удавалось избегать конфликтов. Летингтон, однако, назначил членом Тайного совета Рутвена, к большому неудовольствию Морея, обвинившего Рутвена в колдовстве; этому обвинению многие верили.

В апреле Мария вновь попыталась примириться с Ноксом. Она находилась в замке Лохливен, стоявшем в идиллическом месте: на острове посреди озера, в котором водился особый вид форели, отличающийся великолепным вкусом. Для Нокса приглашение королевы означало тридцатимильную поездку верхом, а затем путешествие на лодке, чтобы прибыть в замок к ужину. Нокса к столу не пригласили, вместо этого Мария просила его смягчить суровые меры против католиков, имея в виду несколько недавних арестов. Нокс, однако, напомнил ей, что искоренение католической веры подтверждено законом Шотландии, а без такого закона люди вполне могут вершить правосудие и сами. Королева тут же спросила: «Позволяете ли вы им взять закон в свои руки?» Нокс сказал, что истинная справедливость исходит от Бога и светская власть не имеет на нее монополии. Мария ответила ему тем, что удалилась ужинать. К тому времени уже стемнело, поэтому Нокс остался в замке на ночь. В половине шестого утра его позвали на новую встречу с Марией, которая охотилась с соколами на берегу озера. Участники встречи ехали верхом, и теперь Мария испытывала свое очарование на голодном и невыспавшемся клирике. Она сплетничала о своих дворянах и просила Нокса использовать его влияние, чтобы урегулировать семейные дрязги графа Аргайла[56]. Нокс обещал попытаться и поскакал в Эдинбург. Обе стороны так и остались при своем.

Испытываемое Марией чувство одиночества многократно усилилось, когда 15 марта ей сообщили о гибели герцога де Гиза. «Красота наших дам сильно пострадала. Сама королева сильно грустит, а ее дамы проливают потоки слез». В феврале дядя Марии пытался освободить осажденный армией гугенотов Орлеан, когда его застрелил наемный убийца-гугенот Жан де Польтро. Под пыткой Польтро обвинил Колиньи — впрочем, он обвинил бы любого человека, чье бы имя ему ни назвали, — и Гизы теперь жаждали мести. Смерть герцога и последовавшее за ней ослабление власти Гизов несколько облегчило положение Екатерины Медичи, которая теперь могла свободно вести переговоры, завершившиеся Амбуазским миром. Это соглашение допускало ограниченную свободу вероисповедания для гугенотов и давало обеим сторонам передышку.

Реакцией Марии на известие о смерти дяди — после того как высохли неизбежные слезы — было желание отвлечься: она много ездила по стране, а свободное время проводила на соколиной и псовой охоте. В конце концов, герцог де Гиз был ей приемным отцом, он направлял все ее политические шаги, а его смерть разорвала важную связь с Францией. Марии было всего двадцать лет, но она уже потеряла многих близких. Ее муж, бывший другом детства, был уже мертв, так же как и ее мать, чей прах уже упокоился во Франции. Дяди Марии вернулись во Францию и не могли больше давать ей советов, а теперь один из них погиб. 19 апреля она излила свое горе Рэндолфу, поведав ему, что лишена друзей, а ее бедам нет конца. Рэндолф, никогда не забывавший о своем долге посла, напомнил ей, что у нее нет лучшего друга, чем Елизавета.

Вскоре последовал новый удар — смерть другого дяди, однако эту новость на время скрыли от королевы. Рэндолф доставил письмо от Елизаветы. Мария в это время охотилась и, к большому неудовольствию четырех Марий и прочих охотников, прервала охоту, чтобы прочитать письмо на месте. Письмо — с соболезнованиями — заставило ее плакать, но на этот раз слезами радости от сочувственных слов кузины, и она «немедленно спрятала письмо на груди, близко к сердцу». Все это происходило на глазах охотников: Мария демонстрировала свою любовь к Елизавете, поскольку была уверена, что у Сесила есть, по крайней мере, один осведомитель среди ее слуг. Искренность ее любви не имела значения, важно было только публичное действо.