Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

Уважаемый полковник юстиции Ф. А. Климин не только «как-то помог», но по сути дела, спас Рокоссовского от неминуемой гибели. Не будь у нашего героя таких привлекательных, симпатичных, «честных, с голубым отливом» глаз, — страшно подумать! Наша страна, мир так и потерял бы навсегда этого выдающегося человека и полководца.

Чтобы закончить рассказ об этой драматической странице в жизни Рокоссовского, приведу еще одно письмо, датируемое 15 сентября 1965 года.

«Уважаемый Константин Константинович!

В этом последнем моем письме очень прошу извинить меня за причиненное беспокойство, благодарю за последний звонок и разъяснение, что не стоит ворошить прошлое.

Меня лишь крайне огорчило Ваше предложение, что, состоись наша встреча, мне пришлось бы покраснеть.

Вы не знали и не могли знать, что я, не имеющий никакого отношения к следствию, в 1938 году вмешался в Ваше дело и написал смелый для того времени рапорт, в котором протестовал против передачи Вашего дела на рассмотрение тройки. Я позволил себе тогда, в 1938 году указать, что такого рода дело является «диверсией против Красной Армии». Я добился тогда лишь одного: дело было снято с рассмотрения на тройке. Моему рапорту предшествовала одна встреча с Вами, во время которой я советовал Вам ни в коем случае не оговаривать себя.

Никогда бы я Вас не посмел побеспокоить, не появись в Москве слух о том, что Вы однажды в кругу своих друзей будто бы рассказали, что во время следствия к Вам неожиданно заявился один молодой чекист и посоветовал Вам не давать показаний, и при этом весьма положительно характеризовали этого человека.

Понимаю теперь, что слух этот, возможно, лишен был основания, потому как этим человеком был я, поэтому я позволил себе написать Вам письмо. Мне крайне не хотелось, чтобы Вы подумали обо мне плохо, как о наглеце, который мало того, что участвовал в таком позорном деле, но еще и аудиенции добивается, чтобы смаковать прошлое…

Дело было позорное, одно из многих в то время таких дел, но моя роль в нем была отнюдь не позорной.

Ни с одним человеком я не говорил об этом, но горжусь по сей день тем, что вырвал из лап тройки (там судили заочно) такого Человека. Никогда Вас больше беспокоить не буду, извините! Желаю Вам многих лет здоровья и благополучия. Н. Лернер».

Продержали Рокоссовского в Бутырке до марта 1940 года. И не случись советско-финляндской войны[21], где долгим эхом аукнулась чистка командиров Красной Армии, несомненно состоялся бы очередной суд над Рокоссовским. Среди вершителей людских судеб того времени сентиментальность была не в моде. Другие члены Верховного суда СССР, другие дивюристы наверняка не смотрели бы в голубые глаза Рокоссовского, как это сделал Климин, а довели бы дело до конца.

Существует не одна версия о том, кто помог освобождению заключенного из тюрьмы. Когда в Великую Отечественную войну взошла звезда Рокоссовского, расцвел его военный талант в полную силу, оказалось, что многие приближенные к отцу народов Сталину радели о будущем полководце: то Буденный ходил к Сталину с просьбой, то Шапошников замолвил слово, то Жуков хотел вырвать его из тюрьмы, то Тимошенко хлопотал о его освобождении. Подтвердить эти версии документально или же со слов самого Рокоссовского невозможно. Ясно одно — подавляющее большинство его сослуживцев сами дрожали за свою жизнь. Почему его бывшие соратники и друзья, оказавшиеся на верху армейской пирамиды, бросили его в беде, по-другому объяснить трудно.

Скорее всего, обжегшись в Финляндии на линии Маннергейма[22], Сталин поручил Лаврентию Берии разыскать по тюрьмам и лагерям уцелевших военачальников, пропустить их через чекистское сито и выпустить на волю. В числе таких командиров, чудом оставшихся в живых, оказался и Рокоссовский.

Сразу же после окончания советско-финляндской войны (март 1940 года) его освободили из тюрьмы и восстановили во всех гражданских правах.

3

Весной 1940 года в Сочи наблюдался большой наплыв приезжих. По территории санатория Наркомата обороны бродили с облупленными носами жены военных, в бильярдной гоняли шары и, закрывшись в душных комнатах, расписывали пульку их мужья.

Рокоссовский, его жена и дочь, ни на минуту не покидавшая отца, лежали рядом на пляже. Морская вода с мягким шорохом подходила к берегу, облизывала ноги, тела и с тихим шепотом уходила обратно. Рокоссовскому казалось, что не было ни тюрьмы, ни голода, ни холода, ни физической боли, а есть и всегда будет такое душевное блаженство, как теперь: рядом самые близкие и родные люди, чистый свежий воздух, ласковое солнце и безмерная голубая даль.

Ада, светясь радостью — улыбкой, глазами, — прикоснулась к плечу отца:

— Папочка, почему ты не хочешь говорить о том, как ты там жил в тюрьме, о чем ты думал, чем ты там занимался. Это нам очень интересно. Мы ведь ничего от тебя не скрывали — рассказали все-все.

Рокоссовский присел, посмотрел на дочь, на жену, обнял их за плечи.

— Люлю и Адуля, давайте с сегодняшнего дня, с этой минуты договоримся: о том, что было с нами за последние три года, больше ни слова, никогда, ни при каких обстоятельствах. Не было той полосы в нашей жизни, не было и все. — Он прижал их к себе. — Ну что, договорились?

Жена и дочь молча подали ему руки в знак согласия.

— Вот и молодцы! — улыбнулся Рокоссовский и, под пристальным вниманием женской половины пляжного общества, нырнул в ледяную воду.

Вечером Рокоссовский познакомился с отдыхающим из соседней палаты. Им оказался заместитель командующего войсками Закавказского военного округа генерал Павел Иванович Батов. Этот невысокого роста крепыш с каштановыми волнистыми волосами пришелся Рокоссовскому по душе, и они до полуночи говорили об Испании, где воевал Батов, спорили о войне с Финляндией, обменивались мнениями об обстановке в Европе в связи с захватом гитлеровскими войсками Польши.

Когда Батов пытался расспросить Рокоссовского о годах, проведенных в тюрьмах, тот сказал:

— Дорогой мой Павел Иванович, я дал себе клятву не вспоминать те годы. Теперь, когда я на свободе, говорить об этом просто нет никакого смысла. Прошу извинить, но нарушать данное себе слово я не буду.

— Ну а все-таки, Константин Константинович, — не сдавался настырный Батов, — у вас же были хорошие знакомые, вхожие к самому Сталину. Они же наверняка знали, что вы ни сном ни духом не виноваты.