Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

Лесная чащоба расступилась сначала березовой опушкой, затем широким полем пшеницы. В ветровое стекло машины било солнце, слепило глаза.

Он вышел из машины. Горячим, немигающим глазом стояло солнце в зените. Тревожно-безлюдным было пшеничное поле. У дороги, в листьях раскидистой дикой яблони, пряталась от жары какая-то маленькая птаха, поминутно кричавшая: цви-и, цви-и, цви-и! Возможно, она почуяла опасность для находящихся где-то рядом птенцов. Белый, с черными крапинками мотылек, взвился из-под его ноги и, кружась, скрылся на поломе усатой пшеницы.

Проехав еще около десятка километров, Рокоссовский заметил на поле запряженную пару лошадей, а за ней, налегая на ручки плуга, шел крепкий, загорелый мужчина в белой рубашке с завернутыми рукавами, в сапогах, в соломенной шляпе, из-под которой выбивались курчавые клочья светлых волос.

— Здравствуйте, — сказал Рокоссовский.

— Здравствуйте, — остановил лошадей пахарь.

— Что же один, почему не помогают колхозники?

— Я не в колхозе, живу на хуторе. Повозились со мной в 40-м и отстали.

— Под пшеницу? — кивнул комкор на вспаханный клин.

— Нет, под озимую рожь, — ответил мужчина и, сняв шляпу, достал из нее пачку сигарет. — Курите?

— Да, спасибо, — ответил Рокоссовский, прикуривая.

Они присели у дороги на траву и задымили.

— Вижу, вы большой армейский чин, — глянув на Рокоссовского, спросил пахарь.

— Да, не маленький.

— Тогда скажите мне, — затягиваясь дымом, сказал мужчина, — успею я посеять рожь до войны?

— В поход собирайся, а жито сей, — улыбнулся Рокоссовский.

— Ну, а если серьезно?

— Как вас звать?

— Степаном.

— Так вот, Степан, судя по всему, войны с немцами нам не избежать.

— Я тоже так думаю, — холодно заметил Степан. — А скоро?

— Думаю, скоро, — ответил Рокоссовский, глянув на часы. — Мне пора. — Он попрощался с пахарем и направился к машине.

— Но-о! — крикнул Степан, и лемех плуга довольно быстро врезался в землю. По блестящему железу потекли ручейки серой, как мелкий порошок, земли.

В штабе корпуса комкора встретил Виктор Феодосьевич Леснов.

— Константин Константинович, вы читали сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года?

— Нет, не читал.

— Вот, прочтите!

Рокоссовский, прочитав сообщение ТАСС, изменился в лице: глаза его были широко раскрылись от удивления, брови поднялись, губы сжались.

— Ну и как? — осторожно спросил Леснов, заметив расстроенный вид комкора.

Тот долго молчал, опустив голову, а потом, окинув тяжелым взглядом Леснова, сказал:

— Оно вызывает у меня недоумение.

— Почему?

— Оно ставит в неравные условия нас и гитлеровцев.

— Как это?

— Что значит — не поддаваться на провокации в этот, может быть, самый ответственный момент в жизни нашей страны? — уставился на политработника комкор. — Не потворство ли это фашистской наглости?

— Ну, это слишком, — испуганно произнес Леснов. — Наше правительство стремится использовать малейшую возможность, чтобы оттянуть начало войны.

— Конец этого начала не у нас, у гитлеровцев.

— Может быть, это является военно-политическим зондажом? Ведь фашистские главари не отвечают на запрос, обращенный к ним Советским правительством, о непонятном сосредоточении войск у наших границ.

— Для кого непонятном? — с сарказмом спросил Рокоссовский.

— Для всех.

— Детский лепет.

— Какой может быть детский лепет! — с возмущением сказал Леснов, — В заявлении ТАСС звучит забота партии и правительства о безопасности нашей Родины и ее жизненных интересах.

— До чего же мы наивные люди, — горько усмехнулся Рокоссовский. — Глупое решение или умное — все равно забота партии и правительства о народе.

— Вполне возможно, что это внешнеполитическая акция, и она нас не касается, — не сдавался Леснов.

— Как это не касается! — воскликнул комкор, закуривая папиросу. — Как это не касается? — повторил он. — Все, что сказано наверху, у нас должно неукоснительно выполняться всеми. Разве вы об этом не знаете? И это сообщение вносит непоправимую дезорганизацию, в первую очередь, в армейскую среду.

— Это проверка истинных намерений фашистов, — настаивал на своем Леснов.

— Об их намерениях, думаю, мы скоро узнаем, — заявил твердо Рокоссовский. — Положили голову в пасть тигру и боимся пошевелиться — не дай бог, спровоцируем его и он вдруг сожмет челюсти.

— Жестко вы все это оцениваете, — примирительно сказал Леснов, — и очень смело. Я бы вас просил: пусть этот разговор останется между нами.

— Дорогой мой, Виктор Феодосьевич, — комкор взял его за руку, — ты думаешь, что я меньше болею за страну, чем ты?

— Как раз я так не думаю.

— Боль у меня вот здесь сидит! — он стукнул кулаком в грудь. — Обидно, милый мой комиссар, что очевидные вещи плавают в тумане. И дай бог, чтобы мои опасения не оправдались, тогда мы встретим 1942 год вместе с семьями у меня дома.

— А может, раньше встретимся за праздничным столом? — улыбнулся Леснов. — Наши жены уже познакомились и поговаривают о встрече.

— Я не против.

1

С утра 21 июня, закончив разбор командно-штабного ночного учения, Рокоссовский пригласил командиров дивизий в выходной день на рассвете отправиться на рыбалку. В здешних местах он еще ни разу не рыбачил, и ему хотелось побыть на природе вместе со своими сослуживцами. По службе в Забайкалье он знал, что неформальное общение помогает лучше узнать друг друга, снимает официальный налет во взаимоотношениях, который зачастую ограничивает инициативу и мешает раскрытию командирских способностей.

Закончив дела, он уселся в кабинете и начал листать газеты. В них он не заметил ни капли той тревоги, которая мучила его душу в последние дни. Все газеты пестрели заголовками благодушия и успокоенности. Пресса была пропитана духом заявления ТАСС.

День уже клонился к вечеру, и он вышел во двор штаба, где его сослуживцы играли в волейбол.

— Константин Константинович, я уже наигрался, — сказал раскрасневшийся Леснов. — Уступаю место.

— Спасибо, — сказал Рокоссовский, раздеваясь по пояс. — Тряхнем стариной!

— Выше, выше подавай! — крикнул он и резким ударом принес команде очко.

— Ничего себе! — засмеялся Леснов. — И это называется «тряхнем стариной».

В сумерках к Рокоссовскому подошел дежурный и подал записку. Начальник штаба писал: «Пограничники передали, что ефрейтор немецкой армии, поляк из Познани, перешел границу. Перебежчик утверждает, что немцы начнут наступление рано утром в воскресенье 22 июня».