Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова

– Зеленый чай! – Она улыбнулась, приподняла чайник ипоказала ему. Чайник был белый, в выпуклых розовых цветах, накрытый салфеткой свышитыми на ней утками. – Я могу с тобой поделиться!

Сергей не хотел зеленого цейлонского чая для беременных. Онхотел Кириного кофе.

– Как там Кира? Нам скоро уже уезжать, Данилка боится,говорит, что лететь надо сейчас, а не когда до родов останется неделя. А вот япочему-то ничего но боюсь, хотя мама мне сказала, что это очень трудно, когдаребенок. Трудно, да, Сереж?

– Трудно. Лен, я хотел у тебя спросить…

– А с Кирой я только один раз виделась! Ой, она такая важнаястала! Она работает, да?

– Да. Лен…

– А я так и не работаю. Знаешь, мне так неохота на работуходить! Ну, сейчас-то смешно работать, но я целый год не могла себя заставить.Я, правда, хотела, а потом решила – что я буду мучиться? Зачем?! И не пошла. АДанилка говорит, что самое главное, чтоб я дома была, когда он приезжает, а наработу наплевать. И няню нашел! – хвастливо сказала она и потрогала свой джинсовыйживот, словно проверяя, на месте ли он. Живот был на месте. – Говорит, что нянятакое серьезное дело, к которому надо заранее готовиться, а я ни за что не хочук ребенку чужого человека подпускать! А, Сереж? Ну, мама приедет. И его, и моя.Пусть бы лучше мамы, а?

– Наверное, лучше, – согласился Сергей.

Почему она ни слова не говорит ему о вчерашнем чрезвычайномпроисшествии?! Вряд ли ей нет никакого дела до того, что вчера в подъезде былобнаружен труп. Данила Пухов сказал Сергею, что “Ленка напугалась до смерти” идаже утром не хотела отпускать его на работу, а теперь щебечет, как райскаяптичка, хотя прекрасно знает, что Сергей, можно считать, участник драмы, как иКира – главное действующее лицо.

– Лен, я утром видел Данилу…

– Встретились?! – радостно перебила она. – Он про тебяспрашивал, а Марья Семеновна сообщила, что вы с Кирой развелись. Мы так иподумали, что врет она все. Не могли вы развестись. Я Данилке так и сказала,что это просто… временно. Правильно, Сереж?

– Мы в самом деле развелись. Больше года назад. Год, двамесяца и… Он едва сдержался, чтобы не посмотреть на календарь и старательнососчитать дни.

– С ума сошли! – огорченно воскликнула Лена. – Нет, ну,правда! Это ужасно! Я как подумаю, что когда-нибудь разведусь с Данилкой!..

Глаза у нее налились слезами, и Сергей торопливо произнес:

– Лен, все будет хорошо. Вы же не такие дураки, как мы сКирой! Я хотел у тебя спросить.

– Что? – Она утерла глаза, как маленькая, и снова засияла,как будто и не собиралась рыдать.

Непостижимая ни для какого мужика, загадочная и удивительнаяженская природа.

– Ты вчера… до того, как… как все случилось, никого невидела? В подъезде или может быть, в окно?

Жена хоккеиста Пухова, беременная, славненькая, занятаятолько собой и вышеупомянутым хоккеистом, и еще их будущим ребенком и тем, чтолучше – нянька или родная бабушка, вдруг вся заледенела. Сергей видел, какледяной панцирь, как называли в школе Антарктиду, накрыл ее с головы до ног.Даже выражение лица стало неопределенным, как будто толстый слой льда закрылего, и изображение стало двоиться и расплываться.

Это еще что за дела?!

– Я… ничего не видела, – заявила она фальшиво. – Что я моглавидеть?

– Не знаю, – сказал Сергей, стараясь не пропустить никакихизменений в панцире, – может, какого-нибудь незнакомого слесаря с чемоданчикомили мужика в черной маске, камуфляже и с винтовкой с оптическим прицелом?

– Нет, – решительно ответила она, – я никого не видела. А…почему ты спрашиваешь?

– Ну, потому что Костик – начальник Киры, и она оченьнервничает и плачет даже. Я хочу понять, кто мог его убить.

– Ты все равно ничего не поймешь! – крикнула Лена, и вголосе ее явственно послышалось отчаяние. – А я ничего, ничего не видела! Иникого!

– Совсем никого? – осторожно уточнил Сергей.

– Нет, – опять крикнула она, – никого!

И мелкими жадными глотками отпила цейлонского чая длябеременных, и со стуком поставила на блюдце чашку.

– Что? – спросила она у Сергея. – Что ты смотришь? Я же тебеговорю – я никого и ничего не видела! Я лежала и спала! Все!

– А… Данила не приезжал?

– Когда Данила приехал, тут уже было полно милиции, и налестнице, и внизу, и везде! Я перепугалась ужасно! Он приехал и меня успокоил!

– Лен, – осторожно спросил Сергей, – что случилось?

– Ничего не случилось, – ответила она фальшивым “русалочьим”голосом, – все в порядке. А что такое?

– И… выстрела ты тоже не слышала? – уточнил Сергей.

– Нет! Я не слышала ни-че-го!

– И в окно не смотрела?

– В окно я видела только вашу Валентину! – крикнула Лена сотчаянием. – И все, и больше никого! Она выскочила и помчалась в сторону метро,как паровоз. Что ты ко мне пристал?! Данилка вчера велел, чтобы я ненервничала, а ты ко мне пристал!..

– Прости, пожалуйста, – пробормотал Сергей, – я не хотел тебяогорчать.

Не хватало ему только проблем с нежным мужем, который велелжене “не нервничать”, а Сергей своими дурацкими вопросами “разбередил ей душу”.

Дело оказалось сложнее, чем Сергей предполагал поначалу.Кажется, именно так и бывает с классическими сыщиками из детектива.

Сначала они уверены, что дело не стоит выеденного яйца: “Этодело на одну трубку, Ватсон!” Потом они “заходят в тупик”: “Никогда в жизни уменя не было такого сложного дела, Ватсон!” Потом они начинают “приближаться кразгадке”: “В темноте забрезжил свет, Ватсон!” И, наконец, разгадка –ослепительная в своей простоте, и признание, что дело все же было “на однутрубку”.

Лена Пухова нервничала из-за смерти Костика ничуть неменьше, чем Кира Ятт. Костик был другом и начальником Киры и шел именно к ней,когда его застрелили. При чем тут Лена Пухова?!

Этот проклятый свет когда-нибудь забрезжит или нет?!

– Сереж, – сдавленно попросила Лена, – мне надо… прилечь.Извини.

И голос, и фраза, и слово “прилечь” казались ненатуральными,как пластмассовая ваза, расписанная “под Хохлому”, и Сергей быстро и невнятнопопрощался.

Ему нужно было срочно навестить няню с ребенком, которыевечером выходили на детскую площадку. Выходили так поздно, потому что мать, помнению Марьи Семеновны, бесценного источника правдивой информации, в это времяоколачивала груши. Должно быть, в переводе с народного это означает – работала.