Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

Восточной Европе, прошедшего по большей части в лесах, он пережил нападение крупного волка. Врач обработал раны, оставленные клыками зверя, и Тальбот не придал тому эпизоду большого значения… но уже в следующем месяце полная луна, взошедшая за стрельчатыми окнами английского загородного дома, где он гостил, пролила свет на массу неприятных сюрпризов.

Тальбот любил дочь одного помещика и тайно намеревался жениться на ней. Но едва первое полнолуние открыло ему глаза на то, кем он стал, он понял, что его жизнь окончена. Он был убийцей, пусть и невольным. Перед очередным обращением он взял с опечаленной возлюбленной слово, что если с ним что-то случится, то его единственное желание – быть похороненным в мавзолее, стоящем на земле ее отца.

– Обещаю, – торжественно сказала она, не вняв, впрочем, ни серьезности слов, ни той торжественной интонации, с которой были они изречены.

Лоуренс Тальбот лишь хотел удостовериться, что после смерти будет близок с этой женщиной. Но представить себе не мог, что теперь, когда все кончено, сможет слышать свой голос – и голоса других, – не будучи, к сожалению, в состоянии кому-то что-то сказать.

– Разве мы не должны сейчас вырезать ему сердце? – спросил кто-то из охотников.

(Режьте, режьте. Он любил ее каждой частицей себя – и даже без сердца все равно ощущал бы ее присутствие, в те частые визиты, которые она, вне сомнений, наносила бы в мавзолей.)

– Нет, сердце ничего не значит, – говорит другой. – Я считаю, мы должны сразу всё тело сжечь, а потом развеять пепел.

– Да, ты прав, – говорит высокий. – Но что думаешь ты? – спрашивает он женщину. Та плачет:

– Не знаю. Не знаю! Какая уж разница… теперь!

(Какая разница?.. Но ведь… обещание…)

Немало окрестных жителей жалуются на то, как теперь трудно собрать пригодный к растопке хворост в лесу – после того как всю осень напролет шли затяжные дожди. Каждый прут и каждая веточка, которую только можно найти, мокры насквозь, словно бы огромный небесный зверь подолгу лил над ними горькие слезы.

Двое артистов

Как Ужас Музея восковых фигур вновь обрел лицо

Ужас Музея восковых фигур прогуливается со своей новой пассией. И пусть его лик красив и благожелателен – еще бы, он ведь сам его придумал и создал, – в его обличии остается нечто отталкивающее и зловещее. «Респектабельная девушка никогда не стала бы встречаться с таким», – бормочет пожилая женщина, пересекшаяся на улице с парочкой.

Когда-то Ужас Музея восковых фигур был добрым и чутким художником, с большой самоотдачей создававшим красивые, небывало реалистичные изваяния – копии известных личностей былых времен и современности. Увы, преуспевающий мастер не мог освоить должным образом ведение финансовых дел – и поэтому деловой партнер сначала обобрал его до нитки, а потом, боясь разоблачения, и вовсе оставил умирать в подожженной мастерской. Восковые шедевры один за другим таяли на глазах у гибнущего творца.

Огонь изуродовал его, но Ужас спасся – и с того дня его разум помутился. Ныне он – демонический палач, садист, время от времени топящий молодых женщин в чанах с кипящим воском и продающий созданные из их обожженных тел фигуры дирекциям ничего не подозревающих музеев по всему миру. У его таланта есть почитатели, всерьез готовые признать это чудовище гением.

Ужас Музея восковых фигур вот-вот нажмет кнопку, которая отправит его новую подругу, находящуюся сейчас без сознания, в один из тех знаменитых бурлящих чанов. Но неожиданно в комнату врываются полицейские в штатском и останавливают его. И вот уже жертва освобождена, а маньяк загнан в угол, на самую верхотуру лестницы, обрывающейся над пышущим алчным жаром чаном.

Внезапно, в этот момент сильнейшего напряжения, Ужас Музея восковых фигур видит перед своим мысленным взором нежное и чуткое лицо. А теперь вспомни, вспомни, кем ты когда-то был! Но он почти ничего больше не помнит. Что он сам и эти люди делают на самом верху лестницы?..

– Извините, – обращается он к полицейским, – не могли бы вы мне сказать…

Но младший патрульный оказался скорым на расправу малым. Он производит один-единственный выстрел – и безумец, опрокидываясь за перила, летит вниз. Расплав в чане, поглощая тело, вздымается кверху языком сливочного цвета.

Тот полицейский, что постарше, наклоняется, чтобы посмотреть на бурлящую массу воска, и в редкий для себя момент глубокомыслия выдает:

– Если есть в мире справедливость, это чудовище будет кипеть там вечно. Оно убило по крайней мере пять красивых девушек!

Но в момент своей смерти счастливый Ужас Музея восковых фигур помнил лишь об одном: о великолепной Марии-Антуанетте, которую он закончил за несколько часов до этого (по крайней мере, так ему казалось) и которую, как он точно знал, ему никогда больше не увидеть.

Как Призрак Оперы преподал суровый урок

Призрак Оперы – воистину гений. Прежде чем стать тем, кем стал, он был всего лишь посредственным композитором, которым воспользовался жадный пройдоха, украв его музыку. Призрак попытался отомстить злодею, но в итоге пострадал сам – его лицо сильно обгорело при взрыве химических реактивов. Тогда он перебрался в катакомбы под зданием оперного театра… и заодно стал гением.

В разгар концертного сезона Призрак похищает весьма посредственное сопрано – и неделями тренирует ее голос под резонирующими сводами парижской канализационной системы. Он говорит девушке петь от своего сердца, постукивая себя при этом по груди – как бы намекая, что он и сам певец от сердца, как своего, так и, может статься, чужого. Он дотошный и чуткий учитель – немного чересчур дотошный и назойливо чуткий, и порой от повторения вокальных гамм и штудирования запутанной теории музыки его ученица готова на стену лезть.

Однажды ей надоедают муки, которые причиняет ей этот мужчина, и в отчаянии, а также из любопытства, она срывает маску, скрывающую его отвратительное лицо. Закричав, она падает в обморок. Пока она без сознания, призрак пользуется возможностью, чтобы вернуть ее в верхний мир, в лоно оперного театра. Потому что она, сама еще о том не зная, стала великой певицей.

Когда девушка оправляется от страшного потрясения, дни, проведенные вместе с Призраком Оперы, кажутся ей не более чем смутным сном. В течение сезона она – главная дива, сила и зрелость ее партий повергают в восторг. Призрак слушает ее, таясь в пустой галерее рядом со сценой. Он безжалостно бьет себя в грудь – с удовлетворением и печалью, столь личной и глубокой, что такую не понять никому, кроме него самого.

В конце действа, пока