Гунны – страх и ужас всей Вселенной - Вольфганг Акунов

Приску, высокообразованному ритору, подражавшему в своем повествовании «отцу истории» Геродоту, по идее, не должен был казаться странным этот архаичный обычай предоставлять гостям не только стол, кров и постель, но и женщин. Для гуннов этот обычай был чем-то само собой разумеющимся. Они отправляли ублажать гостей рабынь, имевшихся у них в огромном изобилии, или же местных поселянок из ближайшей деревни, и без того находившейся в руках и, следовательно, во владении завоевателей. Венецианец Марко Поло во время своего путешествия по Центральной Азии тоже познакомился с этим обычаем у потомков членов великого гуннского племенного союза, не ушедших на далекий Запад, а оставшихся дома. Причем у них гостям предлагали насладиться прелестями не каких-то там рабынь, но жен гостеприимных хозяев. И отвергнуть этот дар означало бы нанести радушным хозяевам тяжелое оскорбление. У древних ирландцев, т. е. у народа совершенно иной расы, иного происхождения и иного образа жизни, чем гунны, богатырские состязания завершались в постели. Боец должен был доказать и там, т. е. жене соперника, свою мужскую силу. И лишь в эпоху христианского Средневековья древний обычай был смягчен и сведен к омовению воина в бане руками служанок, дочерей или даже жены его соперника, хозяина дома, оказавшего ему свое гостеприимство. Этот же смягченный христианством обычай описан в поэме «Парсифаль» Вольфрама фон Эшенбаха, в путевых заметках о пребывании папского легата Паоло Санантонио в Каринтии и т.д.

Приск Панийский, утомленный блужданием в ночи и, видимо, недостаточно подкрепленный просом и ячменным пивом, чтобы пуститься во все тяжкие, отказался от услуг местных красоток (за себя самого и за своих спутников), но для приличия разделил с ними трапезу.

«Этих женщин мы угостили предложенными нам кушаньями, но от общения с ними отказались и провели ночь в хижинах. С наступлением дня мы обратились к розыскам своих пожитков и, найдя все, частью на том месте, где остановились накануне, частью на берегу озера и частью даже в воде, собрали вместе. Этот день мы провели в деревне, просушивая все пожитки; ибо буря прекратилась, и солнце ярко светило. Обрядив также лошадей и остальных вьючных животных, мы пришли к царице, приветствовали ее и предложили ответные дары, именно три серебряные чаши, красные кожи, индийский перец, финики и другие лакомства, которые дорого ценятся, потому что не встречаются у варваров; затем мы удалились, пожелав ей благополучия за ее гостеприимство».

К сожалению Приск не только отверг услуги любезно предложенных ему гостеприимными гуннами женщин, но и не оставил нам описания жены Бледы, отличавшейся, судя по тому немногому, что он о ней сообщает, приятным обхождением и прирожденной вежливостью. Тем не менее, из данного фрагмента «Истории» Приска мы узнаем, что у Бледы было несколько, а у Аттилы – даже множество жен. И что некоторые из этих женщин рассматривались западными и восточными римлянами как царицы (что, вероятно, соответствовало их реальному социальному статусу в варварском мире).

Чем дольше мы внимаем Приску, тем больше убеждаемся в пристрастии Аттилы к девушкам и женщинам в как можно большем количестве. Прежде всего – в местах его продолжительного пребывания. В огромном селении, где гуннский царь жил… нет-нет, не в юрте (как можно было бы ожидать от повелителя кочевников), а в большом дворце – «хоромах» (вероятно, его постоянной резиденции) – Аттилу встретили «девицы, шедшие рядами под тонкими белыми и очень длинными покрывалами», распевавшие песни, причем «таких рядов женщин под покрывалами было очень много». Стоит ли ставить пристрастие Аттилы к подобным торжественным встречам в вину «гуннскому варвару»? Ведь нам хорошо известно, что в аналогичных случаях римских (да и не только римских) императоров встречали аналогичные процессии девиц и женщин безо всяких покрывал! Приняв этот «девичий парад», Аттила приблизился к хоромам Онегесия (ряд современных ученых полагает, что это не имя собственное, как считалось прежде, а титул или должность, но мы все-таки будем «по старинке» писать «Онегесий» с заглавной буквы). Онегесий был советником Аттилы и принадлежал к его ближайшему окружению.

«Когда Аттила приблизился к дому Онегесия» – писал Приск Панийский – «мимо которого пролегала дорога к дворцу, навстречу ему вышла жена Онегесия с толпой слуг, из коих одни несли кушанья, другие – вино (это величайшая почесть у скифов), приветствовала его и просила отведать благожелательно принесенного ею угощения. Желая доставить удовольствие жене своего любимца, Аттила поел, сидя на коне, причем следовавшие за ним варвары приподняли блюдо (оно было серебряное). Пригубив также и поднесенную ему чашу, он отправился во дворец, отличавшийся высотой от других строений и лежавший на возвышенном месте».

Все это выглядит вполне по-западному, по-римски, по-германски или по-славянски. Аналогичным образом приветствовала и Адольфа Гитлера жена имперского маршала Германа Геринга, когда фюрер прибыл с визитом во дворец Карингалль (правда, без подношения серебряного блюда, потому что фюрер поспешил выйти из своего черного «мерседеса»). Аттила же остался сидеть в конском седле, как влитой (он не сходил с коня ни во время переговоров, ни во время аудиенций, и вообще – почти никогда, как и подобало истинному гуннскому воителю).

Из описанных выше эпизодов можно убедиться в следующем. Гуннские женщины занимали вполне достойное положение в обществе. Они принимали иноземных послов, торжественно приветствовали царей, въезжающих в свою ставку. Именно женщины пользовались привилегией собственноручно подносить высоким гостям пищу и вино – безо всяких виночерпиев, кравчих и церемониймейстеров. Картина, изображенная Приском, была бы немыслимой в обществе, принижающем женщин и, в т.ч., жен. Или в обществе, прячущем их от посторонних глаз. Что-то подобное было бы невозможно на мусульманском Востоке. Но и в мавританской Испании, где царили более свободные нравы, оно было бы перенесено в патио, крытый внутренний дворик. Женщина, жена на пороге своего дома, при свете дня, с открытым лицом, перед ликом властителя – такая женщина, жена – конечно, не служанка, а госпожа, хозяйка дома в том смысле, в каком она остается хозяйкой дома и сегодня. В то время, как сфера деятельности и интересов мужа, мужчины, лежит за пределами дома, вовне – будь то война, странствия или (рабо)торговля.

Такое положение занимали жены Бледы и Онегесия. А если взять множество жен Аттилы? Как обстояло дело с ними? Приск незамедлительно дает ответ и на этот вопрос:

«На следующий день я пришел ко двору Аттилы с дарами для его жены, по имени Крека; от нее он имел троих детей, из которых старший стоял во главе акатиров и прочих народов, живших в при-понтийской Скифии. Внутри ограды было множество построек, из которых одни были из красиво прилаженных досок, докрытых резьбой, а другие – из тесаных и выскобленных до прямизны бревен, вставленных в деревянные круги; эти круги, начинаясь от земли, поднимались до умеренной высоты. Стоявшими у двери варварами я был впущен к жившей здесь жене Аттилы и застал ее лежащей на мягком ложе; пол был покрыт войлочными коврами (кошмами – В.А.), по которым ходили. Царицу окружало множество слуг; служанки, сидевшие против нее на полу, вышивали разноцветные узоры на тканях, которые накидывались для украшения сверх варварских одежд. Приблизившись к царице и после приветствия передав ей дары, я вышел и отправился к другим строениям, в которых жил сам. Аттила, чтобы подождать, когда выйдет Онегесий: он уже вышел из своего дома и находился у Аттилы».