Нежность - Элисон Маклауд

Ее доктор, специалист по нервам, уверял, что чернослив подарит ей совершенно новую жизнь. Она объяснила это кучеру и предложила чернослив ему, но кучер отверг подношение.

Как выразилась однажды светская хроника, леди Оттолайн была «без разбору предана» искусству. В обширной груди под дорогим нарядом таилось лишь одно желание – взращивать лучшие творения современного искусства и литературы. Поэтому леди была щедрой хозяйкой салона и меценаткой.

Лоуренсы впервые попали к ней на многолюдный званый ужин прошлым летом. Тогда как раз Лоуренса познакомили с Кэтрин Мэнсфилд. Той ночью Кэтрин записала в дневнике, что он «заметно заискивает перед аристократами»105.

Заискивание, впрочем, сработало: леди Оттолайн захотела поближе познакомиться с ноттингемским автором «Сыновей и любовников» и «Прусского офицера» и вот теперь ехала через поля и паводки неведомо куда.

В хлев.

Она сама родилась и выросла в Ноттингемшире и потому обернулась, очарованная, когда чутким ухом хозяйки различила на том конце длинного стола обороты, музыку родного, давно забытого диалекта.

Она писала Бертрану Расселу, своему тайному (на самом деле довольно явному) любовнику: «Лоуренс так страстно и живо отзывается на то, что происходит в нем и вокруг. Он гораздо лучший писатель, чем Каннан, и его проза разительно отличается от мешанины Вулф…»

И потому леди незамедлительно приняла приглашение в новое сассекское жилище Лоуренсов.

Наутро после прибытия она вышла из спальни, измученная бессонницей.

Малютка Мэри уже больше часу маялась в кухне хлева, ожидая появления знатной дамы, и теперь поскорее побежала за любимым фотоаппаратом.

– Вы ведь не возражаете? – спросил изгнанник у гостьи.

Леди Оттолайн ответила слабой улыбкой.

Фрида обиделась. Она тоже знатная дама, но ее Мэри почему-то не просит позировать.

На снимке, уничтоженном несколько месяцев спустя в итоге событий, которых никто не мог бы предвидеть тем февральским днем, леди Оттолайн стоит, где поставила ее Мэри, – на кухне, у окна, рядом с высоким рулоном зеленого линолеума. На получившемся снимке кажется, что блистательная леди О. укрылась, как на Ривьере, в тени огромной, кренящейся пальмы, очевидно пробившейся через пол хлева.

Лицо у леди Оттолайн длинное, с квадратным подбородком и квадратной челюстью. На ней свободный жакет из шелка цвета слоновой кости, заколотый камеей у сборчатого воротничка. Глаза маленькие, темные, глубоко посаженные, а волосы стоят торчком, как щетина проволочной щетки. Леди смотрит не на Мэри, правее, туда, где виден изгнанник: расплывчатый клин вельвета, вытянутая рука, половина затылка.

По этому куску можно понять, что плечи у него узкие, а голова неожиданно маленькая. На будущем снимке он протягивает руку, развернутую ладонью вверх. Это он предлагает гостье ее собственный чернослив, словно желая покормить ее с ладони. Оттолайн смеется в тени пальмы, поднимая руку, чтобы прикрыть рот – точнее, зубы, они у нее большие и кажутся еще больше, когда она смеется. Глаза, хотя и притушены бессонницей и сомнениями в себе, блестящие, как у сороки.

За миг до запечатления у линолеумного дерева леди Оттолайн опрокидывает его на себя. «Па-берегись!» – бессмысленно вопит Фрида с другого конца кухни. Изгнанник бросается вперед и ловит линолеум в последний момент. Мэри возбужденно восклицает, что леди О. чуть не убило. Фрида за кадром попивает кофе и ехидно улыбается, прикрываясь чашкой, а изгнанник тем временем подносит леди О. ее собственный, дарящий новую жизнь чернослив в качестве шутливого извинения.

Обдумывая новое знакомство с Лоуренсом, леди Оттолайн решила, что он на редкость мил. Прямота его взгляда, чарующее синее пламя, одновременно пугала и завораживала. Эти глаза говорили тому, на кого сейчас смотрели, что в мире нет никого и ничего важней. Теплота Лоуренса казалась безграничной.

Он, в свою очередь, проникся к леди Оттолайн искренней симпатией и, как всегда, уже складывал в копилку впечатления – словесные картинки – ее изъянов и физических недостатков. Позже он использует их для образа претенциозной светской дамы по имени Гермиона во «Влюбленных женщинах», записной кокетки и гарпии с безупречными манерами. Узнав себя, леди Оттолайн будет поражена в самое сердце шоком узнавания и предательством со стороны друга. И примкнет к постоянно растущему кругу людей, обиженных Лоуренсом.

Мэри сжимала фотоаппарат у пояса, устремив глаза на видоискатель. Ей понравились зубы леди Оттолайн – крепкие и неожиданные, как у верблюда. Мэри быстро выбрала кадр и потянула рычаг, так что леди не успела прикрыть рот рукой. Мэри знала, что этот снимок получится не хуже того, другого, с пони Рори в обществе старого мистера Джеймса и его брата, сожравшего все их вишни.

Затвор щелкнул, и Лоуренс вышел из кадра, все еще лучась улыбкой в сторону гостьи, как солнце через увеличительное стекло. Леди Оттолайн потеплела под этим взглядом, и на душе у нее стало легко. Лишь в глазах поблескивало зарождающееся предчувствие, которому суждено было кристаллизоваться спустя годы. Его взгляд был и впрямь невероятно зорок, но порой так пристален, что искажал увиденного человека106.

Она смотрела, как он тихо беседует с девочкой, которая в глазах леди Оттолайн и Фриды была уличной оборванкой. Девочка – да кто же она? – ухмыльнулась, кивнула, почесала коленку и вылетела в дверь, прихватив с собой души их обоих – писателя и светской львицы, – перевернутые вверх ногами, в черной коробочке.

Следом приехал Эдвард Морган Форстер, с которым Лоуренсы также познакомились у леди Оттолайн прошлым летом. Форстер переступил через порог и доставил неприятную весть из внешнего мира: ему сообщили, что библиотечная сеть «Бутс» отказалась закупить для своих читателей сборник рассказов Лоуренса «Прусский офицер», сочтя его непристойным. Очевидно, мрачно объявил Форстер, безжалостное описание офицера в титульном рассказе – все равно, прусского или еще какого, – сочли неприемлемым. Он выразил искренние, хотя и типично для него сдержанные, соболезнования.

Начало оказалось неудачным. Изгнанник обиделся на гостя за мрачную весть, принесенную в новый дом. «Хватило бы и бутылки красного», – буркнул он Фриде той ночью в постели.

Расставляя их для обязательной «гостевой» фотографии, Мэри с детским ясновидением приказала каждому схватить по камышине и стать спиной друг к другу.

На снимке Форстер, тогда тридцатишестилетний, то есть на семь лет старше изгнанника, кроток и мрачен. У него сутулые плечи, скошенный подбородок, вислые усы и странно плоское лицо. Он чувствует себя ужасно нелепо и не может понять, почему Лоуренс потакает этой девочке. Форстер держит рогоз неохотно, бессильно и не слушает указаний фотографа. Напротив, изгнанник, любящий шарады и живые картины, принимает позу фехтовальщика и прижимает острый конец рогоза к горлу Форстера.

– Готово! – кричит он.

Море в тот день сияло, и февральский Даунс