Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара - Отар Маргания

Настоящей властью обладал правящий из Эдо (будущий Токио) сёгун — формально императорский управитель, а реально — управитель императором. Сменить священную фигуру главы государства сёгун не мог, но вполне мог с ней не считаться. Так было раньше, так было теперь и так, наверное, продолжалось бы в будущем, если б не внешний шок, вынудивший предпринять ответные действия, которые собственно и определили историческую роль Мэйдзи.

Япония оказалась в шоке от того, какую силу представляла собой даже небольшая американская эскадра. А ведь США были в то время далеко не первой по значению страной мира.

Администрации сегуна пришлось открывать страну иностранцам, настаивавшим в духе той фритредерской эпохи на соблюдении принципа свободной торговли. Соблазн развитой зарубежной культуры стимулировал многих японцев к подражанию. Но это, в свою очередь, породило массовый стихийный протест консервативной части общества. Разразилась гражданская война.

Простой народ твердо знал, что американцы — нелюди. Даже писают они на подобие собак, поднимая вверх лапку. А художники изображали приплывавших с Запада людей со столь страшными рожами, каких не вообразил бы и творческий гений Кукрыниксов.

Сёгун стал символом низкопоклонства перед Западом. А достойный папаша Счастливого принца — символом верности традициям. Нельзя сказать, что император глубоко осмыслил опасность американского империализма. Запертый в своем дворце, он вообще ничего вокруг не видел и не осмысливал, а выпендривался то ли в силу предельной отвлеченности своего образа мышления, то ли просто под влиянием одной из придворных группировок. Но так как японская династия (наверное, старейшая в мире) обладала колоссальным авторитетом, она стала естественным полюсом притяжения всех консервативных сил.

Как обычно и бывает в таких случаях, консерваторы победили. Сёгун пал. И императорский двор вдруг стал править сам. Таким образом, Счастливому принцу выпало нежданное счастье стать символом преобразований. К этому времени, правда, он уже получил другое имя — Муцухито, что значило «мирный, дружелюбный».

«Мирно и дружелюбно» были уничтожены целые полчища самураев, стоявших за сегуна. Но при этом проводником перемен стал вдруг сам императорский двор. Поскольку противостоять пушкам вражеских кораблей все равно не было никакой возможности, всякая победившая в гражданской войне сторона оказывалась объективно вынуждена возглавлять модернизацию.

Превратись страна в колонию — консервативные тенденции наверняка усилились бы, поскольку символом преобразований стали бы колонизаторы. Но сохранение самостоятельности в сочетании с внешним шоком создали оптимальный стимул для ускорения перемен, которые шли независимо от главы государства.

А главой государства на 17 году своей жизни стал Муцухито. Его отец внезапно умер — то ли от оспы, то ли от подсыпанного политическими противниками мышьяка, то ли от чрезмерной половой активности. Юный император, конечно, не был готов к несению выпавшего на его долю столь тяжкого бремени. Мало того что власть пришла столь рано, так еще и пользоваться ею требовалось совершенно по-новому. Вместо того чтобы тихо пописывать танки да покрывать наложниц, как делали все его предки, бедному Муцухито приходилось встречаться с людьми (в том числе со «страшными» иностранцами), произносить какие-то слова и даже — о ужас — путешествовать по стране.

Тем не менее к новым условиям жизни пришлось приспосабливаться. Император занялся физическими упражнениями, стал ездить верхом. Здоровый образ жизни Муцухито во многом определил длительность эпохи его правления. Правда, время от времени он впадал в депрессию, отказывался принимать министров, серьезно злоупотреблял алкоголем[6]. Трудно понять, что таилось в душе у человека, выращенного для жизни в «пробирке», но оказавшегося на деле крупнейшим экспериментатором гигантской лаборатории под названием «Япония».

В начале своей государственной деятельности юноша робел, забывал написанный для него советниками текст. Но судя по всему окружение императора четко понимало, что необходимо делать. А потому относительная недееспособность Муцухито принципиального значения не имела. Страна изменялась не по дням, а по часам вне зависимости от того, понимал ли глава государства, какое великое дело он возглавляет.

Удивительная вещь — преобразования этой эпохи иногда называют реставрацией, а иногда — революцией. Как то, так и другое абсолютно верно. С одной стороны, после падения сегуна была реставрирована императорская власть. Но с другой — власть эта осуществила в Японии изменения поистине революционного масштаба. Ни в одной другой стране начальный этап модернизации не происходил в столь сжатые по историческим меркам сроки.

Путь от практически полной закрытости до высоких темпов промышленного развития и участия в империалистическом дележе мира Страна восходящего солнца прошла буквально-таки на протяжении жизни одного императора. И хотя нам до сих пор трудно сказать, насколько суть реформ определялась именно личностью главы государства (скорее, все же — его окружением), эпоха эта по праву носит название эпохи Мэйдзи.

Мэйдзи — это еще одно имя императора, самое главное, самое известное, хотя и обретенное им лишь после смерти.

Означает оно — светлое (или просвещенное) правление. Светлым сие правление, правда, кажется лишь при взгляде с высоты восходящего солнца. Террор, гражданская война и нищета промышленных районов изрядно портят при ближайшем рассмотрении впечатление от японского чуда. Однако, по тонкому наблюдению ведущего исследователя этой эпохи Александра Мещерякова, «в отличие от "классических" европейских революций — французской и российской — социальная реконструкция в Японии была произведена не за счет массового истребления правящего класса, а за счет перераспределения сил внутри элиты». Открытие массы возможностей для простолюдинов сочеталось с постепенной адаптацией самураев к меняющимся условиям жизни.

В новой стране нашли себе место практически все. Некоторые — в бизнесе, иные — на государственной службе, третьи — в военном деле. А основная масса народа, неспособная проявлять какую-либо самостоятельность, пристроилась под крылышком одного из патронов-предпринимателей, выполняющего в изменившемся обществе роль традиционного главы клана.

Характер преобразований, осуществлявшихся в Японии, существенно отличался от типичных европейских реформ. С одной стороны, перед Мэйдзи не стояло проблемы кардинального разрушения старых устоявшихся хозяйственных систем. Таких как, скажем, крепостное право, экономический дирижизм или социалистическая уравниловка. Но, с другой стороны, культурная изоляция для Страны восходящего солнца была, пожалуй, значительно более серьезной проблемой, чем для какой-либо другой реформировавшейся страны в мировой истории.