Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара - Отар Маргания

Политическая борьба шла и за пределами ЗакСа. Как-то раз противник вызвал Линкольна на дуэль и предложил выбрать оружие. «Как насчет коровьего помета? — поинтересовался Эйб. — Стреляемся с пяти шагов». В итоге сошлись на палашах. Однако как только этот здоровенный бугай начал размахивать своим оружием, быстро наступило примирение.

Трудно понять, как такой костлявый, долговязый, плохо одевающийся и порой неряшливый человек с резкими чертами лица делал политическую карьеру. Даже патетические моменты в его исполнении оборачивались комическим действом. Позднее, когда президент Линкольн садился на лошадь, со стороны казалось, что ноги коня и всадника вот-вот переплетутся, после чего оба свалятся. Но совсем смешной была история с попыткой пронести великого человека на руках. Его собственные руки при этом болтались где-то возле плеч носильщиков, а ноги практически доставали до самой земли.

Возможно, Линкольну с ранних лет помогали природное чувство юмора, а также то, что в народе его воспринимали как своего парня.

Он быстро стал лидером фракции в ЗакСе и известнейшим в штате политиком. Впрочем, кормиться одним лишь законотворчеством было невозможно. Какое-то время Линкольн пытался держать лавочку, работал землемером и даже почтмейстером, но затем освоил профессию адвоката. И как политик, и как адвокат он всегда был человеком умеренным.

Однажды некий клиент попросил его предъявить своему должнику иск на 2,5 доллара. Линкольн посоветовал не возиться с такой мелочью. Однако клиент настаивал. Тогда адвокат запросил гонорар в 10 долларов и, получив его авансом, тут же отдал ответчику половину. После чего тот с радостью уплатил долг. Все остались довольны. Адвокат с ответчиком заработали, сутяга же получил искомое моральное удовлетворение.

Говорят, Линкольн был неплохим адвокатом. Работал честно, деньги брал с клиентов по справедливости. Но мечтал он о главном — об избрании в Конгресс.

В 37 лет Линкольн вступил в борьбу за право быть представленным в органе федеральной власти. На этом этапе его политической карьеры соперничество оказалось еще более напряженным. Встал вопрос о религиозных воззрениях кандидата. А это являлось его слабым местом.

Гораздо позднее, когда о нем, как о главе государства, уже рассказывали анекдоты, из уст в уста пошла такая байка:

— Скажите, а президент Линкольн молится Богу?

— Да, молится. Но Господь полагает, что Авраам просто над ним подшучивает.

Сам Линкольн отмечал, что не принадлежит ни к одной христианской церкви, однако при этом не отвергает истин Священного Писания. Такая шаткая позиция удовлетворяла далеко не всех, и на одном религиозном собрании времен борьбы за место конгрессмена Линкольн столкнулся с серьезной проблемой. Проповедник, являвшийся его политическим противником, воскликнул:

— Пусть встанут все, кто не хочет попасть в ад!

Зал вскочил. Один лишь Линкольн остался сидеть на месте.

— А куда же Вы собираетесь попасть? — ехидно поинтересовался у него проповедник, полагая, видимо, что поставил соперника в безвыходное положение.

— Я собираюсь попасть в Конгресс, — прямо ответил Линкольн. И, как ни странно, он действительно туда попал.

В столице политическая борьба тоже требовала от него быстрой и остроумной реакции. Противник как-то раз попытался принизить Линкольна, напомнив слушателям, что тот какое-то время был бакалейщиком и торговал виски. «Разница между нами лишь в том, — прозвучал ответ, что мы стояли по разные стороны прилавка: один продавал, другой выпивал».

Но главным в Вашингтоне были уже не мелкие стычки подобного рода, а то, что политика вращалась вокруг проблем, существенно отличавшихся от забот, которые беспокоили отдаленную иллинойскую глубинку. Здесь на первый план выходили вопросы противостояния Севера и Юга.

Сегодня нам порой кажется, что американская нация сложилась еще в XVIII веке в период Войны за независимость. Но и великие отцы-основатели, и героика сражений, и принятие конституции, и многое другое есть элементы позднейшего мифа, основанного, правда, на вполне жизненных реалиях. Просто наделе все обстояло гораздо сложнее, чем представляется задним числом. Колонии в ходе революционных действий освободились от власти английской короны, но еще не приобрели автоматически собственной идентичности.

На протяжении десятилетий, прошедших с момента войны за независимость, Север и Юг развивались принципиально различными путями. И наконец настал момент, когда накопленные различия привели южан к выводу о том, что им трудно находиться в одном Союзе с северянами.

Дело здесь было не только в рабстве, хотя в конечном счете именно оно лежало в основе принципиально иного пути развития Юга. Сам образ жизни двух частей Америки принципиально различался. Живой, динамичный, шумный и грязный Север, где каждый отвечал сам за себя — за свое богатство или нищету, за свой успех или прозябание, — противостоял патриархальному, тихому, меланхоличному Югу, где ничего не происходило, где жизнь из поколения в поколение воспроизводилась с абсолютной неизменностью. Жители каждой части страны считали именно свой образ жизни единственно для себя подходящим, а потому все больше расходились во взглядах на мир со своими, казалось бы, соотечественниками.

Это сейчас нам представляется, что северяне олицетворяли собой абсолютный прогресс, тогда как южане цеплялись за убогое прошлое. Но у самих южан существовала стройная, оправдывающая рабство теория, не сильно в своей основе отличающаяся от теорий любых консерваторов, любых противников реформ (в том числе и современных российских).

Юг теоретикам рабовладения представлялся патриархальной идиллией, в которой умные и добрые белые люди заботятся о не вполне еще созревших для самостоятельной жизни черных. Если и наказывают их изредка, то поделом — чтоб научить уму-разуму. В такой ситуации отпустить рабов на волю невозможно, как невозможно выкинуть из отчего дома несовершеннолетнего малыша — пропадет ведь один, сожрет его жестокий мир, к которому бедняга не приучен.

Чернокожие рабы порой и вправду были как дети. Сам Линкольн любил рассказывать такой анекдот. Группа негров увидела человека, спускавшегося с неба на воздушном шаре. Все в страхе разбежались. Лишь один мудрый старик подошел к «небожителю» и спросил: «Как поживаете, масса Иисус? Что поделывает Ваш папа?»… Ну как, скажите на милость, дать свободу такому народу?

Несмотря на консерватизм, позиция южан выглядела в определенном смысле более либеральной, чем позиция их северных соседей. Ведь аболиционисты (сторонники отмены рабства) настаивали на том, что государство своей силой должно навести порядок на Юге. Южане же предлагали властям не вмешиваться в патриархальные отношения, которые прекрасно поддерживаются без всякой указки со стороны Вашингтона.

Плантационное хозяйство было экономически эффективно. Оно снабжало недорогим хлопком как североамериканскую, так и европейскую промышленность. Плантаторы были убежденными фритредерами, поскольку любые таможенные пошлины, с одной стороны, подрывали их конкурентные позиции, а с другой—удорожали импортные товары, в которых так нуждался чисто аграрный Юг. Северяне же, кстати сказать, настаивали на протекционистских ограничениях, поскольку боялись конкуренции со стороны ушлых и высокоэффективных англичан.