Запретная любовь. Forbidden Love - Рафаэль Абрамович Гругман

– Кому-то и десяти сребреников достаточно. Но обязательно с ленточкой. Викторианской.

Лизу сарказм не развеселил. Она приуныла.

– Приговор не отменён. Меня ждёт Гринлуния. В США я нахожусь незаконно. Стоит кому-либо из медиков проговориться, или власти обнаружат ошибку – новый срок гарантирован. Вот если бы я добровольно явилась в полицию, то с учётом «божественного» воскрешения и явки с повинной, возможно, могла бы рассчитывать на помилование. Но я не хочу рисковать и надеяться на милосердие Президента.

– Ты намерена всю жизнь прожить взаперти? – осторожно спросил, помня о несбывшихся планах, отправиться по маршруту, проложенному Хелен и Даниэл.

– Нет, конечно, – не задумываясь, ответила Лиза. – Но есть один только выход – эмиграция. Любым путём выбраться из страны. Но как? Моё нынешнее состояние не позволяет…

Подошло время рассказать ей о завещании Джейкоба и о запоздалом покаянии Питера Робинсона.

Лиза неспособна бесстрастно выслушивать о злодеяниях друзей-полицейских, один из которых ей приходился отцом. Несколько раз она меня прерывала, восклицая с негодованием: «Какой ужас! До чего папочка докатился!» – Когда же я завершил рассказ, прежняя Лиза, решительная и отважная, произнесла то, что я ожидал услышать:

– Эмиграция становится нашей главной целью. Мне нужно чуть-чуть окрепнуть. Но… – она запнулась и затем поставила жёсткое условие, – без Ханны я не поеду.

Пока она говорила, в моей голове начал созревать план.

– Дай мне несколько дней. Что-нибудь придумаю, – я понял, что не зря, разговаривая с Каролиной, дипломатично умолчал о воскрешении Лизы. В зародившемся плане Каролине отводилась главная роль.

Глава XXVII

Лесбийская свадьба

Предложение встретиться в субботу Каролина восприняла адекватно. С присущим ей чувством юмора.

– Ты уже выздоровел? – спросила она шаловливо.

Нет нужды разочаровать женщину, пока море не вышло из берегов.

– У тебя будет шанс в этом убедиться, – прозвучал достойный ответ.

План, сумбурно возникший, согласно здравому смыслу, казался несбыточным. Для его осуществления требовалось согласие исполнителей, в первую очередь, Каролины. Захочет ли она из альтруистических побуждений окунуться в авантюру, пахнущую тюрьмой? Будь я на её месте, я бы категорически отказался. Посулить денег? Я поставил себя на её место, и от вознаграждения наотрез отказался. План казался утопией, красивой несбыточной сказкой. Как я ни старался встряхнуться и придумать нечто реально-осуществимое, умные мысли застревали в крючковатых извилинах мозга и не подавали признаков жизни. В пятницу вечером наступил конец колебаниям. Красивая сумасбродная идея отключила интуицию, не позволив появиться ни одной свежей мысли, ни одному альтернативному варианту. Только разговор с Каролиной и её отказ быть главным действующим лицом, – я не сомневался в таком ответе, – послужит толчком к перезагрузке мышления и поиску варианта, не связанного с эмоциональной и непредсказуемой полькой.

…Каролина пришла к одиннадцати утра, когда подоспело время второго завтрака. День предложила начать с фламандской кухни. Прогуливаясь, мы не спеша, прошли пару кварталов и увидели небольшой ресторанчик, расположенный в полуподвале старинного здания. На стене дома висела мемориальная доска, указывающая, что с 2100 по 2115 год здесь жил и работал известный нидерландский художник Рафаэль ван дер Гругмэн.

Ресторан только открылся, и мы были первыми посетителями. Стены, как и положено зданию, в котором жил известный художник, украшены репродукциями его картин. При входе за угловым столиком сидел восковой Рафаэль ван дер Гругмэн, в своей знаменитой парусиновой шляпе, и любой посетитель мог присесть рядышком, пощупать пышные седые усы, выпить с художником кружечку пива и сфотографироваться на память. Благодаря усам ван дер Гругмэна, бизнес хозяина ресторана развивался успешно.

Я заказал традиционную еду фламандцев: пиво и фритты с мидиями. Фритты – толстую картофельную соломку длиной до восьми сантиметров – по обыкновению, подали с горячими соусами, на выбор – шашлычным, карри, грибным, и кисло-сладким.

Утолили голод. Выпив вторую кружку, Каролина слегка опьянела, раскраснелась, заговорила громко, бурно жестикулируя. Пиво развязало язык, и её потянуло на воспоминания. Оказалось, у неё есть сын, студент университета, который остался в Польше и живёт вместе с его отцом. Я слушал, не перебивая. Когда она подустала и на секунду замолкла, я сделал робкую попытку заговорить о Лизе. Каролина моих слов не расслышала, увлекшись собственными переживаниями, и вновь заговорила о сыне, о не сложившейся семейной жизни, и повторила причины, вынудившие её эмигрировать.

«Ей хочется выговориться», – подумал я, откинулся в кресле и украдкой, дабы не обидеть её невниманием, стал разглядывать картины ван дер Гругмэна. Взгляд надолго остановился на самой известной, – «Триптих».

Первый сюжет – ярко раскрашенная картинка, вызывающая улыбку и напоминающая о детстве. Художник не пожалел красок. Ведь только на рисунке ребёнка, с его невообразимо богатой фантазией, можно увидеть розовые дома и оранжевые деревья. В центре картины – сиреневый балкон, на котором бесстыдно вывешены розовые панталоны. Их владелица, неохватная женщина, стоит на балконе в розовых панталонах и мини-переднике, напоминающим слюнявчик, едва прикрывающем голое, лопающееся от жира тело, и вывешивает бельё. Возле балкона завис в воздухе озорной мальчик. Юный Ромео вглядывается в окно, украдкой подсматривая за тоненькой девочкой… Деревья – оранжевые, листья – голубые. Они касаются балконных перил и соскальзывают на сиреневый пол. Рыжее солнце, малиновые облака, розовые дома и оранжевые деревья… Летающий мальчик, перенесшийся с картин Шагала, возвратил меня в клубнично-смородиновое детство, беспечное и весёлое, когда во снах, раскинув широко руки, я тоже летал, как птица летал над городом, а когда просыпался, нескоро возвращался в реальность. Я летал наяву!

Следующий сюжет триптиха – контраст света и тени, добра и зла. Нескончаемая дорога, напоминающая хоккейную клюшку, резким крюком, через дым пожарища, уходит в небо. Охраняемая солдатами и собаками, по пыльной дороге бредёт толпа, в которой легко узнаваемы герои первой картины, мальчик, девочка и её мама. На их спинах огромные шестиконечные звёзды. У овчарок на спине шерсть выстрижена свастикой. Коричневые облака, наглухо закрывшие небосвод, мрачно нависли над городом и сделали его невидимым для Всевышнего. Чёрные дома – символ траура. Багровые деревья, впитавшие кровь мучеников вплоть до ветвей, подтверждают – город во власти дьявола. Но больше всего потрясли листья. Белые листья, саваном покрывающие исчезающий в пыли караван… Белый цвет – символ невинности, цвет подвенечного платья. Сердце застыло, остановилось в скорбном молчании. Когда шок прошёл, вспомнилось, что в некоторых странах белый цвет – символ смерти.

Третью панель с первого взгляда разобрать невозможно. Полотно покрыто толстой пепельной сажей, сквозь которую едва проступают контуры города-кладбища…

Отвлёкшись на «Триптих», я перестал слышать Каролину. Расплата не замедлила. Кончиком туфли Каролина больно ударила под столом мою ногу – я