Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

квартал. Сейчас надо максимум выжать из Лыжина, а охота за ней уже идет. Зря она с уголовниками связалась, не знала, как умеет работать уголовный розыск.

Лыжина подняли и посадили на стул посередине комнаты. Все московские оперативники сейчас здесь. Только их старший был в форме с погонами подполковника, остальные в гражданской одежде. Лыжин обвел их взглядом:

– Вы руки мне развяжите, больно очень, затекли. Я же все объясню, а то вы меня невесть в чем обвинять сейчас будете.

– Ну, наглец, – нехорошо усмехнулся человек с седым ежиком волос, потирая ободранный кулак.

Уверенный, что ему удастся выкрутиться, Лыжин начал рассказывать, как испугался расстрела, как запаниковал. Ему стало страшно потому, что Барсуков предлагал ночью убить охранника и бежать с оружием. Он обещал, что, если Лыжин не согласится, он ночью его задушит и все равно сбежит. И чем больше Лыжин врал, тем больше ему казалось, что его доводы походят на правду. Кому верить? Ему или Барсукову? Слово одного против слова другого. Никто ничего не докажет, ведь оба бежали через линию фронта.

Оперативники слушали молча, разглядывая, как вертится предатель, словно уж на сковородке.

– Хватит! – оборвал предателя Коган. – Хватит юлить, Лыжин! Думаешь, перехитрил нас. Только ты не знаешь того, что пожар и возможность побега мы тебе сами подсунули, потому что знали наверняка, что ты враг, предатель, пособник фашистов. И следили за тобой каждую секунду твоего пребывания на свободе. Видели, как ты переодевался в старом коровнике, как достал из тайника вот эту одежду, что на тебе.

Шелестов бросил под ноги Лыжину скомканную гимнастерку, в которой он бежал из комендатуры. Рядом поставил вещмешок, развязал тесемки и раскрыл горловину так, чтобы была видна радиостанция. Потом достал из кармана листок бумаги.

– Это текст той самой записки, которую ты нашел здесь, на полу, – сказал Максим. – Мы ее специально оставили для тебя. И ты ходил на встречу, ты три дня искал метки в условных местах, но ничего не нашел, потому что тебя списали, потому что немецкий агент, та самая женщина, которая оказывала помощь Барсукову в Малой Калиновке, бросила тебя. Она знала, что эта явка провалена. А ты не знал. Ты взял из того же тайника рацию, оружие и пришел сюда. Ты враг, Лыжин, ты предатель! И это доказано! И спасти свою гнусную шкуру ты можешь, только если станешь сотрудничать и помогать нам очистить этот город от немецкой агентуры и предотвратить заражение. Ты не понял, в какую авантюру ты ввязался, ты даже не представляешь, что это не просто уголовное преступление. Это преступление против человечества. Это попытка немцев развязать бактериологическую войну, а ты им помогал. Тебя судить надо по международным законам!

– Я не знал, – замотал головой побледневший Лыжин, а потом перешел на истерический крик: – Я ничего не знал про заражение! Я думал, это просто диверсия, просто надо взорвать что-то вроде плотины или бензохранилища! Я не виноват, меня заставили! Вы не представляете, как меня пытали, как издевались там, в плену!

Лыжин замолчал, глядя с надеждой на оперативников, он дышал так тяжело, как будто пробежал марш-бросок. Но люди перед ним сидели и молчали. Тишина в комнате была почти осязаемой, нарушалась она лишь жалким скрипом старого стула, на котором ерзал предатель. Лампа на столе отбрасывала резкий свет на его лицо. Оно было бледным, как мел, дрожали губы, дрожало все тело.

Шелестов спокойно вглядывался в глаза этого человека, полные страха и отчаяния. Казалось, он не слышал, пропустил мимо ушей мольбы диверсанта, наблюдая, как тот медленно теряет самообладание. Каждое слово, каждая запятая в показаниях изменника были важны, но он пока лишь врал, еще не давая нужных сведений. Но это пока.

Годы службы научили каждого из членов группы читать между строк, искать правду под покрывалом лжи, выуживать суть из потока бессвязных слов и вздохов. Они знали цену каждому слову, произнесенному прижатым к стенке предателем, струсившим врагом. Для этих мерзавцев правда и ложь становились орудием выживания. И разделить их еще предстояло, хотя многое и так было понятно и практически известно.

Но что творилось за ширмой этого спокойного лица, в душе разведчика, не выдававшего ни капли своих переживаний? Шелестов сейчас против воли думал о молодости, об идеалах, которыми горела его душа, когда он впервые надел форму, о той железной уверенности в правоте своего дела. В расплывчатом круге света из воспоминаний вставали лица боевых товарищей, для которых измена была немыслима. Их доверие, честь и суровая, но справедливая дружба – вот что скрепляет его решимость выявить правду.

Был и другой пласт воспоминаний – месяцы заключения, когда терялась вера в правосудие и справедливость, годы войны, вера в то, что она все равно завершится долгожданной победой. Как много горечи и радости перемешано в этих годах, как много жертв… Конечно, иногда исповедь предателя на мгновение вызывала искру сочувствия – возможно, в иных обстоятельствах другой бы сдался и поверил, но для Шелестова измена оставалась изменой, не подлежавшей оправданию. Он понимал, что сейчас ему поручено не просто оценить вину этого человека, сейчас на нем была ответственность за предотвращение ужасной беды. Он видел, как истории жизни и смерти переплетаются перед ним: предатель пытался выторговать свою жизнь, свое будущее ценой доверия и лжи. А ведь скоро придется говорить и правду. Какие мысли двигали Лыжиным, какое отчаяние или жадность? Что сделало его тем, кем он стал?

Очередной неумелый поворот в рассказе диверсанта вернул Шелестова в реальность. Чувствовался страх, но страх – это не правда. Истина могла быть в показаниях, от которых зависело не только будущее самого изменника.

Тусклый свет пыльной лампы падал на обветшалый деревянный стол, отбрасывая длинные тени на стены квартиры с потемневшей побелкой. Шелестов посмотрел на своих товарищей. Все трое сидели с холодным, почти каменным выражением лица и смотрели на предателя. В воздухе витала напряженность, как будто каждый вдох был взвешен на невидимых весах. Казалось, время остановилось, замерев в бесконечной тишине, которую нарушал только стук падающих капель воды в раковину на кухне.

О чем они думали в этот момент, глядя на человека перед собой, того, кто когда-то носил солдатскую форму, кто стоял на защите Родины, а теперь оказался пленником собственных ошибок и слабостей. Пожалуй, каждый знал, что за этими глазами скрывается целый мир – страх, раскаяние, жалость к себе. Предатель боролся за свое будущее, в его словах звучала отчаянная надежда на прощение и понимание, на зыбкую возможность, которая позволит сохранить жизнь.

Нет,