Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

– Какого она роста? – спросил Шелестов. – Как одета?

– Роста? – Вера повернулась к незнакомцу в военной форме и непонимающе захлопала глазами. – Почти как Пашка. А Пашка выше меня. А одета была не с барахолки. Пальто магазинное, ботики такие, что закачаешься. У меня таких отродясь не было. Новенькие, блестят.

– А говорила она как? – снова стал допытываться Шелестов. – Ты сказала, что она ваши блатные словечки не употребляла. Но по ее говору ты не поняла, местная она или приезжая. Может, с иностранным акцентом говорила или с южным?

– Да че я помню, что ли! Пьяная я была. А потом, когда Монгола с Рыжим увидела, у меня вообще память отбило.

Ермолаев вздохнул и пошел заваривать чай. Они поили Веру крепким сладким чаем, хотя она все время канючила налить ей немного водки. Шаг за шагом они попытались восстановить события этой ночи, пытались заставить свидетельницу вспомнить все детали вечера.

Тут было важно все: от внешности этой женщины до реакции блатных. Уголовники, как правило, хорошие физиономисты, они считывают человека в два счета. А незнакомку испугались. И дело тут было не в том, что она пришла с пистолетом. Пашка Сигара никого не боялся, он в Ленинграде во время блокады жировал и собирал драгоценности. Причем не всегда одним только путем обмена на продукты. Не стеснялся и грабежей с убийствами. Такого непросто запугать.

Шелестов сожалел, что не удалось получить точного описания внешности этой женщины. Увы, подробности не всем дано запомнить, тем более пьяной перепуганной девице. Но интуиция и совпадение некоторых факторов ему подсказывали, что эта женщина – агент абвера, та самая, которая ждала данные о закладках и которая должна была организовать подрыв радиозапалов. Значит, Косорезов не успел ей ничего передать, и она теперь от Синицына знает, что квартира Косорезова под наблюдением, и туда больше не сунется. Да и незачем ей туда соваться. А вот Лыжин сунется. И записка, которую нашли оперативники, когда в первый раз вошли в квартиру, может пригодиться.

Глава 9

В Управлении контрразведки СМЕРШ 67-й армии выделили в помощь группе Шелестова двенадцать оперативников и четыре легковые автомашины. Крепкие умелые ребята сразу оценили ситуацию и предложили свой план, несколько раз испытанный в работе с немецкой агентурой и диверсантами.

Сейчас Лыжина по городу вели шесть оперативников, постоянно меняясь, чтобы не примелькаться. Кто-то шел следом, кто-то параллельным курсом по соседним улицам и выходил на пересечение путей. Одна машина все время шла позади, не приближаясь, с включенной на передачу радиостанцией. Еще две машины перемещались в районе маршрута объекта с рациями, включенными на прием. При малейшей угрозе срыва операции, сразу же, если объекту удастся уйти от наблюдения или возникнет такая угроза, две резервные группы блокируют район и будут брать Лыжина. В их задачу входило также задержание всех людей, с которыми Лыжин войдет в контакт по мере продвижения по городу.

Шелестов вернулся в комендатуру и сразу же прошел в камеру к Барсукову. Понурый перебежчик сидел на кровати, сложив руки на коленях. Над правым глазом у него красовалась приличных размеров шишка. Подняв голову на шум открывающейся двери, он тяжело поднялся на ноги и снова опустил глаза. Шелестов некоторое время смотрел на Барсукова, потом велел садиться и сам уселся на табурет возле небольшого стола.

– Значит, Лыжин сбежал, а вы с ним не побежали? – спросил подполковник.

– Я пытался его отговорить, – тихо отозвался Барсуков. – Не знаю, зачем он это сделал.

– Он что же, не объяснил вам, зачем хочет сбежать?

– Объяснил. Сдается мне, он просто испугался. Пока мы сидели здесь, пока вы нас допрашивали, было на что надеяться. А потом, когда мы узнали, что нас переводят дальше и нами будут заниматься другие люди и готовить материалы к военному трибуналу, он испугался. Сказал, что не хочет, чтобы его расстреляли.

– Он вас звал с собой?

Барсуков кивнул и глубоко вздохнул. Шелестов смотрел на этого немногословного человека, который мог бы в другое время и в другом месте своими пропорциями, басовитым голосом, широкими плечами, сильными руками показаться сильным, уверенным в себе и надежным. Но вот он сидел здесь и понуро молчал, не зная, что сказать и как объяснить случившееся. И это уже не спектакль.

Наверняка, когда Барсуков попал в плен, он так же не знал, как быть и что делать. И его понесло по накатанной для других слабых людей дорожке к сотрудничеству с немцами, потом в разведшколу. Внутри все сопротивлялось, но для того, чтобы принять меры и изменить что-то в своей жизни, нужна не физическая сила, а сила духа. А вот ее у этого человека недоставало. «Все его используют, – подумал Шелестов, – и так с ним всю жизнь. И мы вот его в своих целях использовали. Но у нас было оправдание, мы не знали, кто из них раскаявшийся предатель, а кто настоящий враг».

– Почему вы с ним не побежали? – спросил Шелестов. – Он ведь вас звал с собой?

– Куда бежать? – вдруг довольно громко спросил Барсуков и поднял глаза, полные отчаяния и боли. – От вас? От вас, может, и получилось бы. А вот от себя! От себя ведь не сбежишь. А жить-то как дальше после этого? Единственный стоящий поступок я совершил, когда перешел линию фронта к вам. А теперь что же, все насмарку? Нет, гражданин начальник, мне бежать нельзя. А если и бежать, то на первой же березе и повеситься, потому что не будет мне прощения, это уж точно. Да и так не будет…

– Ладно, что сделано, то сделано, – недовольно проворчал Шелестов. – И прошлое можно исправить, если правильно жить, если постараться. Что говорил Лыжин, когда собирался бежать, когда тебя уговаривал? Вспоминай, Павел Трофимович, подробно все вспоминай. Куда бежать, зачем бежать, кто там ждет, обещал ли кто помощь. Ну?

– А он знал, что я не побегу с ним, – вдруг ответил Барсуков и открыто посмотрел в глаза подполковнику. Так посмотрел, как будто важное открытие сделал.

– Почему ты так решил? – удивился Шелестов.

– Когда на что-то уговаривают, то посулы всякие делают, заманивают. А он ведь ничего не обещал, так, молол, чтобы время прошло, пока искал, через какой лаз выбраться под потолком. Пугал больше – судом да расстрелом. А чтобы сманить чем-то – ни звука. Как будто и вовсе не хотел сманивать. Это он меня тут по шее треснул, потому что под рукой ничего другого не было. А там, если бы побежал