Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

несмотря на внешнюю строгость, Шелестов не был безразличен. Он ведь тоже когда-то попадал в плен переживаний, когда на чаше весов были дружба и честь. И хоть верность долгу была превыше всего, каждый допрос был для него мерилом внутреннего мужества и стойкости. Он понимал, что предательство – это не всегда выбор, иногда это роковая случайность, вызванная страхом или заблуждением. Мир не делился на черное и белое для контрразведчика, для советского офицера. Прежде чем вынести свой внутренний приговор, он должен был провести тонкую грань между состраданием и справедливостью. И каждый раз в подобной ситуации Шелестов пытался понять мотивы, скрытые за словами такого вот предателя: было ли это действием отчаяния, пустой надеждой или реальной угрозой, подрывающей устои страны. В каждом слове человека, предавшего свой народ, свою Родину, он все равно искал крупицы правды, фальшь вычислял с точностью опытного сапера при разминировании.

Каждое оправдание, произнесенное на этом допросе, как ни парадоксально, уводило Шелестова все глубже в раздумья о собственной жизни, о том, что довелось пережить ему и его товарищам. Он задумался о тех, кто впитал в себя смелость и самоотверженность в тех же лагерях и на полях битв, не отступая ни на шаг перед лицом долга.

Шелестов хорошо знал, что решение, принятое в такие вот минуты, станет его личной битвой, битвой против самого себя, в которой он должен одержать верх, оставив место не бессмысленной жестокости, но справедливости и честности.

– А теперь начинай говорить правду, Лыжин, – сказал Шелестов спокойно. – Просто оцени ситуацию: правдивые показания, признание и снисхождение суда, жизнь, пусть в лагере, но – жизнь. А потом свобода, может, через много лет, но с чистой совестью. Давай, Лыжин, начинай с самого начала.

Плечи опустились, человек, который только что с невероятной энергией оправдывался, обвиняя всех вокруг, заговорил тихо и обреченно. Лыжин стал давать показания. По его словам, немцы знали, что Барсуков хочет перейти линию фронта, и не мешали ему, внедрив к нему Лыжина. Легкое ранение ему нанес снайпер, чтобы создать видимость правдоподобности, а заодно дать повод зайти в заброшенную деревушку в прифронтовой полосе.

Женщина, приютившая их в деревне и оказавшая помощь раненому Барсукову, назвалась Зинаидой, она была агентом абвера. Предыдущий агент погиб в Пскове. Места закладок и способ активации никто, кроме погибшего агента и ленинградского инженера-предателя, не знал. Об этом знали только в школе абвера, они и направили Лыжина с этими сведениями к новому агенту. Она получила от Лыжина адрес псковского инженера, который помогал изготавливать радиозапалы к закладкам, и указания, где спрятана рация для активации запалов по радио. Она вместе с Лыжиным должна была активировать закладки и произвести выброс в озера возбудителя дизентерии.

– Ну, понятно, – сказал Буторин, когда Лыжин замолчал. – Немцы хорошо знали, что системы водоочистки еще не действуют, а водой пользовался и сам Псков, и армейские части, и местное население на побережье. В трудное время на лов рыбы стали выходить многие жители прибрежных районов. Масштабы эпидемии могли быть ужасающими.

– Михаил, скажи, чтобы машину загнали во двор, а этому на голову надели какой-нибудь мешок, чтобы лица никто не увидел. Будем с ним работать в комендатуре, а сейчас есть дела поважнее.

Лыжина увезли. Забрали и радиостанцию, вызвали специалиста, чтобы ее обследовать. Квартиру заперли, ее опечатал участковый. Здесь, пожалуй, делать больше нечего.

Вернувшись в комендатуру, оперативники застали там майора Ермолаева.

– Есть новости? – с порога спросил Шелестов. – Пошли, в комнате поговорим.

Ермолаев выглядел озабоченным. Усевшись за круглый стол посередине комнаты, он сцепил руки в замок и заговорил:

– Ну, в общих словах, назревает проблема, товарищи. Я получил сведения о том, что Пашка Сигара договорился с Сеней Шнырем. Оба уголовники, битые жизнью, умеют просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед. Оба знают, как легко попасть в зависимость от пахана и как тяжело от этой зависимости избавиться.

– Но мы так понимаем, что речь идет не о пахане? – осведомился Буторин. – Максим Андреевич нам рассказал, что одна наша общая знакомая хочет получить у Синицына карту и вернуть ему награбленное в Ленинграде золото.

– Так и есть. Только уголовники вашей даме не верят, боятся ее вполне обоснованно, хотят и золотишко получить, и с ней покончить, и с картами никакими не связываться. Я склонен этому верить. Уголовный мир неоднороден. Есть там и беспредельщики, которые за золото и возможность сытой безбедной жизни не только Родину, но и мать родную предадут, хотя в их уголовной субкультуре мать – понятие святое. В основной своей массе уголовный мир не ввязывается в дела государства и не хочет, чтобы государство ввязывалось в их дела. Измена Родине в их среде не особо приветствуется. Типа государство – это наша дойная корова, мы ее доим, а предатель покушается на эту возможность. Приблизительное, конечно, суждение.

– Суждение суждением, но у нас появился шанс! – обрадовался Коган.

– Да, заманчиво, – согласился Шелестов. – Надо попробовать через Шныря и Сигару выйти на нашу Зинаиду.

– Вы и имя ее уже знаете? – с уважением заметил майор.

– Работаем потихоньку, – хмыкнул Буторин, поглаживая ободранный в схватке с Лыжиным кулак.

– Я постараюсь выяснить место и время их встречи, но…

– Что? – насторожился Шелестов.

– Помните ту девицу, Веру, которая рассказала о побоище на воровской малине? Она пропала, и я никак ничего не могу о ней узнать. Боюсь, что блатные заподозрили ее и убрали…

А Пашка Сигара и Шнырь на самом деле решили пойти ва-банк и избавиться от страшной Зинаиды. Пашка и правда не надеялся на ее честность. Для него драгоценности были только приманкой. Зинаиде нужна была карта и не нужны были свидетели. Судя по тому, с какой легкостью она расправляется с неугодными, для нее это проще простого. Вопрос в том, как провернуть это дельце. Привлекать еще кого-то из блатных не хотелось – слишком быстро разнесет сарафанное радио эту историю. А кто стоит за Зинаидой, неизвестно. Она сама по себе очень опасный человек. Какими же могут быть ее покровители! И уж вряд ли она действует здесь, в Пскове, одна. Она так лихо вошла в дом, не боясь никого, что невольно закрадывались мысли, что на улице ее поджидали помощники или покровители. Может быть, порежь ее уголовники на хате, весь блатной мир в Пскове кровью бы умылся. Нет уж, делать надо все втихаря.

Пашка сначала не хотел брать оружие, думая положиться только на Шныря. За хороший куш Шнырь не подведет, да и за корешей своих, Монгола и Рыжего, поквитаться захочет. У Шныря будет