Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

разливного пива, сигаретный дым, сверкание цепей, чёрной кожи и ярких причёсок, осенняя слякоть на клетчатых штанах и гомон голосов их обладателей слились в моём сознании в одном слове: панки. Вот они. Наконец-то я был вместе с ними. Я вместе с ними ждал начала концерта, на мне тоже были тяжёлые ботинки, рваные штаны, цепь, а волосы торчали в разные стороны (несмотря на холодный вечер, я решил не надевать шапку). У нас было много общего, но я всё равно никак не мог почувствовать себя одним из них.

«Ну ничего, – успокаивал себя я, – сейчас я выпью, побываю на концерте, и общего у нас станет больше».

Хоть мысль эта и ободряла меня, я всё же не чувствовал внутреннего спокойствия, словно что-то было не так, словно я был не там, где должен был находиться, хотя именно туда я так стремился попасть.

Болтая ни о чём с Луис и отвечая на редкие реплики Коляна, я стремился проникнуться панк-культурой, однако та упорно отказывалась в меня проникать. Для придания правильного вектора своему состоянию, я дошёл до близлежащего магазина, где позволил себе бутылку самого дешёвого пива. В иных случаях мы переплачиваем за вещи, которые не стоят тех денег, которые мы отдаём, иногда же, напротив, за бесценок приобретаем нечто очень хорошее. Но сейчас я оказался в ситуации, когда цена полностью оправдывала продукт: по цвету и запаху похожее на забродившую мочу, пиво мало чем отличалось от неё и на вкус. А судя по тому, что всего пятнадцать минут спустя я согревал дерево своим теплом, я не исключаю, что пивовар действительно мог помочиться в котёл, из которого разливалась моя бутылка.

Лёгкая разнузданность моего поведения вызвала симпатию у окружающих, и они начали подходить знакомиться. В тот вечер я обзавёлся двадцатью новыми знакомыми, которые иногда всплывали в моих панковских приключениях, однако не имеют никакого отношения к данному повествованию.

В семь часов вечера мы с ребятами пошли в клуб.

На входе выстроилась очередь человек из десяти: вход на концерт стоил 100 рублей, однако большая часть людей проходила «по спискам». Если ты был другом одного из участников группы, он мог внести твоё имя в список, и ты проходил бесплатно. Колян и Луис назвали свои имена, и их пропустили.

Через минуту, заплатив сто рублей, я вошёл внутрь и догнал ребят, которые уже курили внутри. Из холла я прошёл в зал и остановился в изумлении: сцена, большой зал и ни одного кресла. Я понимал, что никто не слушает панк-рок сидя, что народ прыгает с поднятыми руками, однако видеть концертный зал, в котором вообще нет кресел, было несколько удивительно.

Ещё более удивительно было, что в самом зале никого не было, даже свет украдкой проникал сюда из холла, но не спешил зажигаться здесь.

«Что же это? – подумал я. – Почему здесь никого нет?»

– Эй, Бармалей, ты идёшь? – окликнула меня Луис.

– А мы разве не на концерт пришли? – удивился я.

– Если хочешь, это можно назвать концертом, – усмехнулась она. – Но «Сынам хаоса» ещё далеко до того, чтобы выступать на этой сцене. Если они, вообще, когда-нибудь до этого дорастут, что вряд ли.

– Ну тогда что мы здесь делаем?

– Ребята выступают на малой сцене – в подвале, – объяснила Луис.

Она могла презрительно посмотреть на меня и молча спуститься вниз, как это сделала бы Ленор, демонстрируя своё превосходство. Но Луис не стремилась показать, что она знает всё о панк-тусовке, а я здесь чужой. И я был ей за это признателен.

Помещение в подвале можно было назвать залом лишь из уважения к Димке и его группе: на деле оно было размером с класс биологии у меня в школе, – разве что потолки были на целых полметра выше. В одном из концов помещения располагалась кафедра, которую музыканты гордо называли сценой – она, правда, была немного ниже кафедры в кабинете биологии и раза в два меньше по площади. Там, где в школе находилась доска, здесь висело полотно, на котором небрежными буквами было аккуратно вышито слово «Тень», – это знамя гордо напоминало присутствующим, где им посчастливилось оказаться.

На сцене стоял микрофон и барабанная установка, – к ней ударник уверенными движениями, в которых лишь иногда проявлялась дрожь, прилаживал тарелки.

В зале было человек сорок, но оттого, что все курили, передвигались и разговаривали, казалось больше. Сигаретный дым, стелящийся туманом по всему залу, пытался создать атмосферу чего-то магического, которая неумолимо разбавлялась кислым запахом пива и блевотины, – один из ребят не успел добежать до туалета, и теперь все небрежно обходили остров сокровищ, который он непредусмотрительно здесь оставил.

На сцену вышла пара незнакомых мне ребят, которые подключили гитары и начали их настраивать. Ни один из них не был и отдалённо похож на Димку, а я знал, что тот играет именно на гитаре.

Парни настроились, попробовали что-то сымпровизировать, видимо, проверяя работу техники, и, судя по всему, остались довольны. На сцену вышел типичный представитель окружающей субкультуры: в клетчатых штанах, чёрной футболке Sex Pistols со здоровенной дырой на боку, а бритую по бокам голову украшал ирокез, раскрашенный в ярко-зелёный цвет.

К нам подошла Ленор. Я решил спросить её, где Димка, но потом негромко задал этот вопрос Луис.

– Они не первые выступают. Сначала посмотрим на этих клоунов, – сказала она, кивнув в сторону сцены, где солист тяжёлой походкой подошёл к микрофону и схватил его с такой силой, словно это было копьё, устремлённое ему в сердце.

– ПРИВЕТ, ТЕНЬ!!! – проорал он в микрофон, после чего звукорежиссёр в спешном порядке закрутил колесо громкости микрофона. – Вы нас знаете! Мы – ПОДОНКИ ИЗ ПОДВОРОТНИ!!! Сейчас мы сыграем вам БЛЭК-ПАНК!!!

И под жидкие восторженные крики задребезжала гитара, застучали ударные и задрожал бас. Если бы качество игры измерялось децибелами, эти парни имели все шансы войти в зал славы рок-н-ролла.

Голос – это не просто набор слов, который привносит в песню смысл, – это, в первую очередь, музыкальный инструмент, который, наряду с другими, рождает мелодию. В данном случае вокал рождал звук перфоратора, застрявшего в бетонной стене. Как я узнал чуть позднее, подобный стиль пения называется гроулинг, хотя этимология этого слова была отнюдь не столь очевидна, сколь его исполнение.

И всё же у «Подонков из подворотни» были поклонники, судя по их внешнему виду, их вполне можно было принять в ряды отвязной банды, хотя бы в силу её названия. Орда из семи человек прыгала перед сценой с поднятыми руками, толкалась и топтала пресловутый «остров сокровищ», разбрызгивая его ошмётки по обуви и штанам окружающих.

Сыграв три песни, вокалист прокричал:

– Ну что, ублюдки! Хотите ещё?

Хор из трёх голосов ответил ему утвердительно.

– Я вас не слышу! – проскрежетал сей певец боли народной, – ЕЩЁ?!

Я уже было подумал, что сейчас он продолжит осквернять моё ощущение прекрасного, но какой-то взрослый человек, видимо, администратор, показал ему, что его время закончилось.

– Видимо, нам нужно позволить выступить другим, – произнёс вокалист обычным подростковым голосом, когда он ещё не стал мужским, но бас уже начинает пробиваться на низких нотах.

– ПОКА! – вновь проорал он и тут же ретировался со сцены.

Пока одни музыканты собирали оборудование, а другие, наоборот, своё настраивали, режиссёры добавили яркости света, и я обнаружил, что к нашей компании присоединился Шрек. Этого здоровенного парня сложно было не заметить: его оранжевый ирокез возвышался над окружающими, словно олимпийский факел, и для меня оставалось загадкой, как он заходит в двери.

Чудесным образом, который Шрек определил секретом фирмы, он умудрился пронести мимо охраны бутылку портвейна, и теперь мы радостно распивали её вместе с Ленор и другими ребятами, которые внезапно оказались старыми приятелями Шрека, хотя он и не помнил их по именам. Несмотря на усилия Луис, о злосчастной бутылке прознал Колян, и теперь нетвёрдой походкой направлялся к вожделенному портвейну. Понимая, к чему идёт дело, Шрек предупредительно сделал пару больших глотков, и к этому моменту Колян его настиг.

– О, братэ, дарова, – молвил Николай, падая в объятия товарища.

– Привет, Колян, ты как? – ответил