Дом на Старой площади - Андрей Колесников

Общий отдел был наиболее приближенным к руководству ЦК. Его заведующего К.У. Черненко, ближайшего помощника и друга Л.И. Брежнева еще по Молдавии, уважали и побаивались не только заведующие другими отделами, но и секретари ЦК. Ведь главным было, как именно он доложит Генеральному — без Черненко ни одна бумага не могла попасть к Брежневу. Это мне объяснили через несколько дней моей работы с некоторой гордостью за весомость нашего отдела, именовавшегося в сталинские времена Особым сектором. Старые работники рассказывали, что раньше особый отдел был на особом положении. Им руководил знаменитый помощник Сталина Поскребышев. Наверное, с тех пор сохранилась мрачная аппаратная поговорка: «Вот вы говорите — „войдите с предложением“. Войти-то, конечно, можно. Но вот как бы потом выйти?»

Вообще это был особый мир, с особыми традициями, и молодому сотруднику было очень непросто освоиться в этой обстановке. Все были старше меня и по возрасту, и по партийному стажу — с 1939-го, 1942-го и других военных лет, увешанные орденами. И тут я, со своим пока комсомольским стажем, не имеющий никакой «мохнатой руки» — странное явление в этом аппарате. Плюс к тому сохранившиеся кое-какие идеалы и иллюзии, да еще комсомольский задор. Вылезал с критикой, особенно на первых партсобраниях, но потом пообтесался, попривык и многое понял. С уважением относясь к традициям аппарата, я всё же считал, что нужно учитывать и новые тенденции в развитии партии и жизни общества.

Традиции отдела и впрямь были богатые. Чего стоила судьба одного только Поскребышева, над которым Сталин издевался — вспомнить хотя бы классическую фразу при аресте супруги помощника диктатора: «Мы найдем тебе новую жену». До воцарения Брежнева Общий отдел возглавлял Владимир Малин, с которым связана весьма специфическая история. В 1952 году он и помощник Хрущева Григорий Шуйский подготовили речь для Никиты Сергеевича о новом уставе партии. Сталин ознакомился с «болванкой» выступления и спросил: «А зачем такой большой доклад, если уже есть проект устава?» Тогда авторы очистили устав от параграфов, поставили в начале текста обращение «Товарищи!», и Хрущев успешно зачитал доклад на съезде.

Малина, вероятно, считали человеком Хрущева и потому в 1965-м отправили руководить Академией общественных наук, а на его место Брежнев естественным образом пригласил Черненко — ведь тот заведовал его секретариатом на прежней работе, в Президиуме Верховного Совета СССР. Собственно, Общий отдел, вероятно, и воспринимался как секретариат. И лишь постепенно превратился в структуру, к которой стягивались все нити власти в Советском Союзе. После того как в декабре 1974 года Брежнев совсем уж всерьез заболел, Черненко стал еще более могущественной фигурой — раз аппарат решал всё, самым мощным игроком становился тот, кто его контролировал. Формально это могущество было закреплено в 1976-м, когда «КУ», Константин Устинович, получил ранг секретаря ЦК, а затем за два года «прошел путь» от кандидата в члены Политбюро до полновесного члена Политбюро и формально-неформальной правящей «шестерки» — Брежнев, Андропов, Суслов, Устинов, Громыко, Черненко.

…Всё это было бесконечно далеко от меня. Мы жили в угловом доме на пересечении Ленинского проспекта и улицы Кравченко — там, где, по сути, заканчивалась «старая» кирпичная застройка. И это был конец 1960-х, чего только не происходило в мире и в стране. Родители, судя по всему, жили обычной конформистской частной жизнью. Дух времени, скорее, сосредоточивался в нашей с братом комнате. И вот почему… Странным образом ощущение раннего детства из конца 1960-х мне вернула новость о Нобелевской премии Боба Дилана. Когда он ее получил, я полез в YouTube восстановить в памяти его песни и еще раз попытаться понять причины невероятной страсти к нему знакомых интеллигентных американцев моего возраста. Серфингуя по песням 1960-х, я наткнулся на некогда знаменитую Where have all the flowers gone? Ее сочинил и пел Пит Сигер, левый американский антивоенный певец и активист. И тут же вспомнил пластинку, которую постоянно крутил на проигрывателе мой брат — он тогда заканчивал школу, а я еще ходил в детский сад. Кроме Where have all the flowers gone там были и Guantanamera, и We shall overcome — набор искреннего пацифистского левачества, в меру одобряемого забронзовевшим советским социализмом. Его лозунгом было внутренне противоречивое высказывание «Мир победит войну» — что, вероятно, должно было случиться после многочисленных военных операций и жертв.

Возможно, СССР и хотел мира, но только после победы над США.

Не имея военной мощи Советского Союза и обладая меньшим числом зависимых и сочувствующих народов и стран, Россия имитирует советскую модель поведения. «Эффект колеи», то есть воспроизводства в политике былых исторических моделей, действует безотказно, на уровне рефлекса.

Но как советским идеологам войны и мира, так и нынешним российским, чтобы выглядеть подлинными сторонниками мира, не хватало как раз этого простого и неоспоримого пафоса западной песенной традиции 1960-х. Именно западной, ведь ту же самую Where have all the flowers gone? пел не только Сигер и другие американские певцы вроде подруги Боба Дилана Джоаны Баэз или трио Piter, Paul and Mary но и, например, Марлен Дитрих. В этой песне есть несколько вопросов с простыми ответами, например: «Where have all the soldiers gone? Gone to the graveyard everyone. — Куда девались все эти солдаты? Они все как один — на кладбище».

Но главный вопрос: «Oh, when they will ever learn? — Когда они, наконец, извлекут из этого уроки?» — так и остается без ответа.

…И эта пластинка всё крутится на проигрывателе брата. Я вижу его профиль на фоне настольной лампы. Возможно, он рисует — как всегда, каких-нибудь революционеров-марксистов. По майскому Парижу в это время праздно шатаются бертолуччиевские «мечтатели» — пафос их антибуржуазного протеста обесценивается тем, что без обналичивания папиного буржуазного чека они не могут существовать. Каждому свое в этом знаковом 1968-м: им в Париже — романтизированный «коктейль Молотова», нам — долгосрочные последствия пакта Молотова-Риббентропа.

В окне нашей с братом комнаты — сумерки цвета blue navy. Сумерки полувековой давности.

Партком аппарата много делал для воспитания вновь пришедших работников. Был даже создан специальный семинар молодых коммунистов. Поучиться было у кого, в аппарате трудились и кандидаты, и доктора наук, и даже академики, они, как правило, охотно включались в работу сети политпросвещения. Мне сразу довелось стать руководителем сначала кружка текущей политики для технических работников, а затем и семинара для референтов.

Среди них было много людей с производства. Порядок зачисления их в штат был таков: партийный стаж и две рекомендации старых коммунистов с места работы. Случайных людей практически не было. Это создавало особую атмосферу — полное доверие, товарищеская взаимопомощь и взаимная требовательность.

В целом отлаженный четкий механизм строился на почти воинской дисциплине, которую я познал еще в комсомольских органах и райкоме партии. Таких слов, как «не могу, не умею, не потяну, у меня личные причины» — не существовало, мог быть только встречный вопрос исполнителя: «Когда?» и подтверждение: «Постараюсь». И действительно старались изо всех сил, не считаясь со временем и состоянием здоровья. Девиз один: сказано — сделано. И точка.