Старые письма - Даниэла Стил

Николай помог ей подняться по трапу и отыскать свою каюту.Второе место должна была занять какая-то незнакомая дама, но она еще неприехала, и Анна могла первой выбрать приглянувшееся ей место. Но ей было не доэтого – предстоящее плавание внезапно напугало ее до полусмерти, она отчаянноцеплялась за Николая и твердила, что умрет от одиночества и постоянного страхаза него.

– Я тоже буду ужасно скучать, – с нежной улыбкойотвечал он. – Каждую минуту, каждый миг. Ты уж побереги себя, милая. Вотувидишь, я приеду к тебе очень скоро.

Они вместе поднялись обратно на палубу. В эту минуту далисвисток. Провожающим предлагалось вернуться на берег, и Николай крепко прижалАнну к себе:

– Я люблю тебя. Помни об этом. Я приеду, как толькосмогу. Передай поклон моему брату. Он немного скованный человек, но оченьдобрый. Вот увидишь, он тебе понравится.

– Я буду умирать от тоски, – шептала Анна, не всилах сдержать слезы.

– Знаю, – ласково отвечал он. – Я тоже будутосковать. – Он приник к ней страстным, долгим поцелуем, а тем временемпрозвучал последний свисток, и матросы начали убирать трап.

– Позволь мне остаться с тобой, – вдругвоскликнула Анна. – Я не хочу ехать одна! Может быть, мне разрешатотправиться с тобой в Сибирь? – Она была готова на что угодно, лишь быбыть вместе…

– Анна, ты же знаешь, что об этом нечего идумать! – Как всегда, он не стал говорить, что эта поездка попростуопасна, но это больше не было тайной. И не важно, какой ценой дастся им обоимэта разлука, – прежде всего Николай хотел, чтобы Анна оказалась вбезопасности, в Вермонте, под присмотром его брата. – Просто помни, каксильно я тебя люблю, – промолвил он. – Помни, пока я сам не вернусь ктебе! Анна Петровская, я люблю тебя больше жизни… – Он называл ее этимименем в последний раз. Было условленно, что в Америке она сразу станетпользоваться его фамилией и назовется Анной Преображенской, чтобы ни у кого невозникало сомнения в том, что они муж и жена.

– И я люблю тебя, Николай. – При этом онамашинально нащупала на груди тяжелый золотой медальон. Он был на месте, надежноспрятанный под одеждой.

– Мы скоро снова увидимся! – пообещал он,торопливо поцеловал Анну и сбежал вниз по сходням.

Анна припала к поручням и следила за тем, как Николайсоскочил на причал и повернулся, чтобы посмотреть на нее.

– Я люблю тебя! – крикнула она. – Берегисебя!

Оба замахали руками, и Анна прочла по его губам: «Я люблютебя!»

В следующий миг огромный корабль тяжело отошел от причала, иАнна с упавшим сердцем удивилась, откуда в ней столько глупости, что онапозволила уговорить себя уехать одной. В эту минуту ее решение казалосьроковой, смертельной ошибкой, но она из последних сил старалась быть храброй –ради Николая. После всех перенесенных испытаний она пройдет и через это. Онапозволит ему закончить все дела в России и выполнить долг перед императорскойсемьей, чтобы спокойно отправиться к ней в Вермонт и жить там как с женой.

Анна махала, пока могла различить на пристани его фигуру. Онтак и стоял на краю причала и махал ей в ответ – рослый, широкоплечий, сильныймужчина. Человек, завладевший два года назад ее сердцем. Человек, которого онабудет любить всю свою жизнь.

– Я люблю тебя, Николай, – прошептала она под шумветра и долго еще не уходила с палубы, оплакивая их разлуку и стискивая вкулаке заветный медальон.

Она пребывала в таком смятении, что с трудом понимала,отчего, собственно, плачет. Николай был прав. Им следует смотреть не назад, авперед, где их ждет новая, счастливая и спокойная жизнь в Вермонте. Все тольконачинается. И ей нечего плакать – если бы где-то в глубине сердца не таилсяотчаянный, смертельный страх, что она видит Николая в последний раз. Ведь этогоне может быть. Она повторила, что ведет себя глупо, и подняла глаза к небу, гдестремительно носились крикливые чайки. Нет, она не может потерять Николаясейчас. Такое не должно случиться. Анна тяжело вздохнула, напоследок взглянулана родные берега и медленно пошла в каюту, мысленно оставаясь с Николаем. Онабудет любить его всегда, несмотря ни на что, и нет такой силы, что могла бы ихсейчас разлучить.

Итак, все ответы лежали теперь у меня под рукой, собственноговоря, здесь они находились постоянно. Я перевела все до единого письма. Ихнаписал когда-то моей бабушке Николай Преображенский. Они захватывали довольнобольшой промежуток времени и хранили историю, глубоко затронувшую моюдушу, – почти так же глубоко, как наверняка когда-то трогали бабушку,хранившую их всю жизнь. Благодаря письмам я сумела разгадать тайну, окутывавшуюее прошлое.

Кое-какие подробности мне удалось выспросить у двух ееблизких подруг, живших по соседству, когда я на следующее лето приехала вВермонт, чтобы присмотреть за домом и провести недельку в обществе мужа идетей.

Платья, подаренные когда-то императрицей, все еще лежали встаром сундуке на чердаке, – а я и не подозревала об их существовании.Наверное, это был тот самый сундук, который бабушка привезла из России. Нарядывыцвели и стали совсем ветхими, горностаевая оторочка пожелтела, а фасоныустарели много-много лет назад. Из-за этого мне казалось, что это простомаскарадные костюмы. Удивительно, что я ни разу не наткнулась на них во времясвоих детских эскапад, но сундук выглядел слишком обшарпанным и был задвинут всамый темный угол. Рядом с ним до сих пор стояли еще два запертых сундука саккуратными табличками: «Доктор Николай Преображенский». Ей так и не хватилодуху открыть их хоть раз с того дня, как она оказалась в Вермонте.

Теперь я совсем другими глазами смотрела и на пожелтевшиетеатральные программки, и на фотографии с другими балеринами. А балетныетуфельки показались мне настоящей святыней. Я и понятия не имела о том, какмного значили для нее эти забавные вещицы. Одно дело – знать, что она былакогда-то танцовщицей, и совсем иное – оценить принесенные во имя этого жертвы.Когда я попыталась растолковать все это детям, их глаза удивленно распахнулись.А когда Кэти увидела балетные туфельки и услышала, что в них выступала ГрэнниЭнн, она не колеблясь наклонилась и поцеловала их. Бабушка наверняка быулыбнулась при виде такой картины.

А страх, терзавший ее в течение всего плавания в сентябретысяча девятьсот семнадцатого года, оказался не напрасным: она больше неувидела своего Николая. Он был верен долгу и отправился вместе с царской семьейв Сибирь, в Тобольск, но по дороге все они оказались в ловушке, в Ипатьевскомдоме в Екатеринбурге. После этого ему уже не удалось получить разрешениеуехать, и он оставался под арестом. Преданность лейб-медика государю императоруи его родным стоила Николаю свободы, и в июле тысяча девятьсот восемнадцатогогода его казнили вместе с ними. Об этом сообщалось в коротком письме откакого-то незнакомого мне человека, написанном четыре недели спустя.Представляю, какое горе испытала Грэнни Энн, читая это письмо. Даже черезстолько лет я не могла читать его без слез. Наверное, ей казалось, что онаумрет от горя.