Мой неправильный ты - Светлана Храмова

– А ты говорила, серое безжизненное пространство будущего, никто не отваживается на прикосновение, все расписано. Отчего ты так боишься, что вечная женственность постепенно исчезнет, любимая моя? Женственность либо есть, либо нет, все просто. Она никуда не денется, а встречается редко, но это во все времена так. Феминизм нашумел, но ничему не повредил. Придал решительности и уверенности в себе затюканным жизнью дурнушкам, только и всего. А ты – совершенна! И тебе потеря женственности не грозит, даже если бы ты занялась объяснением еще более дурацких теорий.

Все это он говорил, когда они уже переводили дыхание, буря настигла и стихла, усмиренная. Любовный всплеск. Или эротический? Какая разница, Рита счастлива, она смеялась, кивая головой в такт его словам, не вслушиваясь. Соглашаясь.

С дивана он вскочил первым:

– Идем, я провожу тебя в ванную, заодно покажу дворец, хоть это громко сказано.

– Не громко. Это дворец. В нем живет король, который…

– Мечтает жениться на самой прекрасной принцессе на земле.

– Да?

– Да. – Алексей крепко схватил ее за руки, поднял, она покорно обняла его шею, губы уютно вжались куда-то, в ключичную ямку, наверное; безвольное Ритино тело повисло на его спине, так они двигались в направлении лестницы.

– А легкая какая! Любимая женщина, сделанная из воздуха. Смотри, воздушная, слева – studyroom, мой рабочий кабинет, там много интересного, позже посмотрим. Справа – бедрум. В ней ничего интересного нет, кроме одного – сегодня эта ничем не примечательная комната впервые станет нашей общей спальней.

Алексей поставил ее на пол в огромной ванной комнате, потянулся к кранам, но Рита вовремя остановила: «Я хочу в душ! Это бодрит!»; душ за стеклянной перегородкой, они еле поместились в душевой кабинке. Но поместились, Рита отчаянно брызгалась, струи летят повсюду, а он стоял и смотрел на нее, смотрел, как стекают капли по ее лицу. И не удержался, начал целовать ее снова.

Наконец она высвободилась, потянулась к полке с полотенцами.

– Да у меня и халат для тебя есть. Чин чинарём. Нет проблем. Ты иди в спальню, а я все-таки приму ванну, в ней я иногда превращаюсь в дельфина. Эва меня так называла. Она считала, что вода – моя естественная среда обитания.

– Ты не похож на дельфина. У них головы клювом заканчиваются, они забавные. А ты серьезный у меня.

– С тобой – нет. Есть и другой вид, губошлепы. Я дельфин-губошлеп.

– И на дельфина-губошлепа тоже не похож. Зато твоя хижина из стекла и металла действительно похожа на дельфинарий.

– Еще много сюрпризов, я тебе не все показал!

– Да и времени не было рассматривать. Дельфин ты мой дельфин, порывистый и нежный. Ну хорошо, а я кто? – спросила Рита.

– Ты – укротитель дельфинов. Нет, исследователь. Так лучше звучит, по-моему, а?

– Но только не исследователь-теоретик. Я неплохой практик, ты не находишь? – Она бросила на ходу, оставив Алексея плескаться в одиночестве.

Спальня в этом дельфинарии справа, Рита дверь приоткрыла и захлопнула – это потом, позже. Деревянная терраса с крепкими перилами – холл сверху как на ладони – ведет к широкому дверному проему, задраенному плитой красного дерева, напоминающей дверь сейфа. Ни одной детали в простоте, Рита потрясена. В этом доме причуд ей удивительно комфортно и легко. Она движется без экскурсовода, не любопытствует, но вольно обозревает владения, откуда же чувство, что она здесь была раньше, сны запомнившиеся, сны позабытые, сны наяву. Сны… Толкнула медную ручку, дверь подалась легко, рабочий кабинет – кажется, так Алексей назвал? – ее заинтересовал куда больше. Что читают дельфины? чем они заняты, когда никто их не видит?

После стерильной опустошенности холла она оценила нормальную деловую обстановку, Алексей тяготел к основательности. Сталкивал разные стили, но эклектики Рита не увидела. Свободный подход к идее функциональности, это ей понравилось. Маленькие и большие фотографии в рамках того же стиля, что и стол – массивный, с резным бордюром по краю столешницы, выдвижные ящики по бокам, затейливые ручки. Она дернула за одну из ручек – ящик выдвигается легко, никакого усилия. Он почти пуст, три тетрадки на дне. Тетрадки в тисненом переплете, самую верхнюю Рита открыла, и первое, что бросилось в глаза, обращение к ней самой, почерк Эвы. «Дорогая Рита» – и короткие описания, зарисовки, размышления о грустном и веселом, простые фразы. Дневник ее ушедшей «ласточки»… упорхнувшей, возможно? Та самая тетрадь для домашних работ, так и не показанных ей. Вот что так мучит Алексея! Он порой отвлекается, но вряд ли забывает вполне, даже на мгновение. «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Она шла по парку в своей дурацкой дубленке, он предстал перед ее взором, но о ней ли он думал?

«Я этого очень стеснялась, но после визита мне очень захотелось танцевать в клубе. Я видела себя в маске, маска в форме бабочки, с блестками. И я танцую, прилипаю к шесту всем телом, потом отталкиваю его от себя, он холодный и сверкающий, натруженные ладони отполировали металл. Или на столе танцую, мне аплодируют, все возбуждены от восторга. Недаром ведь я столько времени истратила на развитие гибкости, я принимаю умопомрачительные позы, любые виды шпагата трудности не представляют. Всеобщий ажиотаж».

Это – после визита к матери, которую она так долго искала. И нашла совершенно чужую женщину, которая ее даже не узнала. Почему так совпало? – не зная об этом, поверив нескладной сказке о благополучной семье, Рита невольно тянулась к Эве, ее хотелось баловать, выбирать ей платья, хотя одета Эва была безукоризненно – всегда! Но почему возникало чувство, что девушка страдает, что она совершенно одна? Рита с трудом сдерживалась, чтобы не сказать ей, сколько раз она почти что выговорила: «Приходи ко мне жить, Эва, будем как мама и дочка». Пугалась этого, иронизировала над собой – Симона и Сартр наперегонки удочеряли любовниц, никто и на секунду не усомнится, что ею движет тайный расчет, такого рода эпатаж в Париже – на ура, а в Звездограде – лишь повод для пересудов.

Риту захватило чтение, хотя Алексей ей пересказывал многое, пусть обрывочно.

Вот и окончание, исповеди, но строки никак не прощальные. Самоубийство отпадает напрочь. Как ей не повезло, моей бедной дочке! – вдруг подумала Рита.

«Даже странно, что все так просто. И такая легкость в теле, в мыслях! Я летаю наяву! Почему же многие умирают? Нелепо умирают, страшно. И виноваты сами! Я иногда задумываюсь, но словечко Игоря вспоминается тут же: „Есть так много идиотов, которые ошибаются в дозах!“» Конец записи.

Она перевернула страницу и застыла. Дыхание перехватило от растерянности, обида смешалась с ужасом. Леденящим.

Фломастеры, черный и красный цвет. Женская голова со шрамом на горле, красная полоса поперек. Женская фигура с шеей, передавленной шнурком, увеличенные от ужаса и боли глаза молят о пощаде. Ритины глаза.

Да ведь это она! – и на гнучком уличном фонаре, и разрубленная надвое, да, тело из двух отдельных частей, но лицо узнаваемо. Это ее глаза, он называл их лазерными, она помнит. Изощренные способы казни в картинках шли до самой последней страницы. Необъяснимо и страшно, чересчур!