Обрученные Венецией - Мадлен Эссе

Ощущая, как ошеломленные удары сердца сотрясают его тело, Адриано поднялся и с нервозностью заходил по комнате. Затем он стал рядом с Витторио и затряс его за плечи.

– Во мне существует уверенность, что только ты сможешь достать ее с того света, Витторио! Я верю в тебя!

– Ты забываешь о силах, которым подвластен даже сам Папа Римский, – произнес с грустью лекарь Армази. – Молись, Адриано! Это то, чем ты сможешь помочь и ей, и мне.

Адриано глубоко вздохнул: он не обращался к Богу с тех пор, как Он забрал, словно по списку, самых близких сенатору людей… И с тех самых пор прошло немало лет.

– Возможно, пришел тот час, когда мне, и впрямь, необходимо сделать это, – с горечью произнес он и удалился.

Но, оказавшись в своей каюте, Адриано лишь взором, наполненным мольбой и подавленностью, посмотрел на святое Распятие, прикрепленное к деревянным рейкам. Что мешало ему взмолиться, обратившись к Лику Спасителя? Адриано сомкнул уста и попытался связать мольбы своего сердца с разумом, дабы озвучить их. Но упорно продолжал молчать, словно гордыня подавляла в нем всякое благое желание взывать о помощи.

– Тебе и без того известно о том, чего жаждет мое сердце, – внезапно для самого себя промолвил он, с тоской глядя на Распятие. – Я пропитан уверенностью: она не может погибнуть, ведь лишь через нее мое сердце начинает оживать… Сердце, подавленное скорбью и унынием, распластанное отчаянием и неверием, уничтоженное гневом и алчностью. Могущественная разрушительная сила убила во мне все святое, вложенное в мою душу самым благочестивым человеком, освещавшим некогда собою мою жизнь – моей матушкой. И Тебе, Спаситель, известно, как никому другому, что именно она вложила в мое сердце способность чувствовать, и сделала это вместе со своим молоком, что передавала мне еще в младенчестве. И как бы ни стыдно мне было признаться, но вся та благость была раздроблена последующим воспитанием отца и смыта моей неспособностью с достоинством переживать тяготы жизни, оставаясь при этом внутренне чистым. И, очевидно, потому я и не умею молиться, как должно сильному духом человеку. Тому виною вся грязь, скопившаяся во мне за все эти времена, всасывающая меня в себя, словно адское болото. Порой, вспоминая чистый взор своей матери, я словно очищаюсь от этого и пробуждаю свою душу, так стремительно тянущуюся к любви. Но, отвлекаясь мирскими заботами, вновь погружаюсь все глубже и глубже…

Бросив свой взгляд на Распятие, Адриано вдруг ощутил, как его сердце странным образом начинает оживать под лучами Святого Взора, будто раздавленного неведомой обычному человеку болью.

– И, только встретив эту дивную особу, – осмелев, продолжал он, – так ясно сияющую светом чувств и любви, непокорной порядкам, но безоружной и чистой, каковой ее видит моя внутренняя суть, мне становится ясно, что рядом с ней и добрая сторона моей души словно воскресает из мертвых. Так дивно видеть, как девушка, столь невинная в моих глазах, но так виноватая перед моралью общества, становится в моей беспомощной жизни ангелом, возрождающим меня. И если она способна проявить такие истинные чувства во мне, безнадежно черством человеке, – чувства, вдохновляющие на подвиг и мужество во имя любви и благих дел, то разве не сможет она спасти и других людей своим душевным даром излучать и принимать любовь? И разве с такой прекрасной миссией она не нужна в этом бездушном мире, Спаситель? Не смею возносить ее в святые, ибо она, как и прочие женщины, грешна перед Тобой. А я согрешаю даже в обращении к Тебе, ибо молитва моя исполнена корыстных просьб… Но я молюсь! И не Твоей ли Святой Милости известно, что это значит?

Армази развел руками, когда наутро у Каролины спал жар. Он понятия не имел, молился Адриано или нет, но все понял, когда увидел оживленный надеждой взор сенатора Фоскарини при благополучной новости. Тогда же и было решено ночью доставить Каролину в дом лекаря, располагающегося в отдаленном районе Каннареджо. Ей требовался тщательный уход до того, как она окончательно придет в себя и немного окрепнет. Там же при ка[8] Армази.

Отправлять гостью в палаццо Фоскарини, что на Большом канале в Риальто, являлось не совсем разумным решением: венецианские стены невероятно наблюдательны, и лекарь с сенатором прекрасно понимали, что ни одно их действие не обойдет любознательное внимание общества. Да и сам Адриано признавался, что не желал бы какое-то время показываться на глаза Каролине. В этом Витторио ясно замечал трусливость бесстрашного Адриано Фоскарини. Его это и забавляло, и сердило одновременно.

Они условились, что ежедневно Витторио будет отправлять во дворец Адриано гонца с вестями о состоянии Каролины.

– Какое же тут улучшение? – возмущенно орал Адриано на Витторио, пронзающего сенатора невозмутимым взором. – У нее опять жар! Сделай же что-нибудь, Витторио!

Армази уже привык к такой импульсивности Адриано и поэтому, повернувшись к нему лицом, сердито спросил:

– В этой комнате присутствуют два лекаря?

Адриано понимал, что лезет в профиль не своей деятельности, но известия о ее улучшении, которые он прежде получил, оказались не тем, что он ожидал увидеть.

– Черт возьми, Витторио, я хочу быть уверенным, что с ней все будет в порядке, – он нервно прошелся по своему кабинету, потирая руки.

– Позволь мне оценивать положение этой синьорины. А она, несомненно, идет на поправку. Так что извольте, сенатор, попуст у не бунтовать. В рану попала инфекция, что вызвало некоторые затруднения с выздоровлением. Самое страшное позади, Адриано. У тебя нет повода для беспокойства за ее жизнь.

Фоскарини присел в кресло, чувствуя нарастающее недовольство своим неуправляемым поведением.

– Прости, Витторио. Признаю, что погорячился. Ты ведь знаешь о моей безмерной благодарности тебе за твою помощь.

– Тебе полезней задуматься о том, что ты ей скажешь, когда она придет в себя, – промолвил Витторио. – Ты подготовил подходящие для этой встречи слова?

– Я не видел ее родных погибшими, поэтому постараюсь что-нибудь сказать неоднозначное, – как-то невнятно произнес Адриано.

– Речь идет о ее близких, и она имеет все права быть сведущей об их судьбе, ты не находишь? – с недовольством спросил Витторио.

– Мне это прекрасно известно, друг мой. Однако я не владею достоверной информацией, чтобы шокировать ее такими вестями.

– Объясни мне еще одно, – в голосе лекаря чувствовалась откровенная ирония, – ты изменил прическу в связи с чем?

Адриано раскатисто захохотал.

– Хочешь сказать, что я похож на кокетливую женщину, желающую воспроизвести впечатление внешностью?

Армази поддержал Адриано смехом.

– Нет, Витторио, я сменил прическу, отдавая дань сегодняшней моде.

Разумеется, он умолчал о том, что не хотел быть узнанным Каролиной с первой минуты их скорой встречи – ей знакомы его черты, и свое разоблачение он предпочел бы какое-то время скрывать. Эти события были бы поспешными на фоне уже свершившихся.