Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

Александр достал из кармана белый батистовый платок.

В Теплице выяснилось, что в нескольких верстах оттуда весь день шло сражение, поэтому там провели только ночь, подкрепившись печеной картошкой, а утром поспешили на помощь товарищам.

***

Сотня орудий палила беспрерывно; сквозь грохот едва можно было расслышать барабанный бой и команды офицеров. Русские атаковали первыми, ударив в центр; одновременно австрийцы пытались обойти французов с левого фланга. За час до полудня гул пушек и треск ружейной пальбы послышались в тылу; Вандам поскакал туда сам. По дороге от Ноллердорфа двигались густые колонны. Это Мортье и Сен-Сир! Наконец-то!.. О нет! Вместо синих мундиров с красными эполетами и белой портупеей по дороге шагали зеленые фигурки с серыми ранцами и черными ремнями на груди. Пруссаки! Император послал Ван-дама расставить силки для союзников, а он сам очутился в западне! Но ничего, еще не все потеряно. Они прорвутся к своим! Адъютант повез приказ генерал-адъютанту Корбино: атаковать пруссаков кавалерийской бригадой, чтобы расчистить дорогу для пехоты.

…«Прощайте. Желаю вам скоро стать капитаном!» Эти слова звучали в ушах поручика Булгарина, когда он строил своих улан в колонну по четыре, заняв место с левого края первой шеренги, а потом повторялись под топот копыт, учащаясь: «Желаю-вам, скоро, стать ка-питаном; желаю-вам, скоростать, капитаном…»

— Vive l'empereur! — крикнул Тадеуш, опуская пику.

Пруссаки не ожидали нападения и даже не успели развернуться в боевой порядок из походных колонн. Артиллерия двигалась по дороге; звук кавалерийской трубы и гудение земли под копытами вызвало панику; солдаты бестолково метались, рубили постромки лошадей и забирались верхом, пытаясь спастись; в несколько мгновений оставшаяся у орудий прислуга была изрублена, а конница мчалась дальше в гору, по которой спускалась пехота. Мелькали палочки в руках барабанщиков, трубили горнисты, надрывались офицеры, строя солдат в закрытые колонны, ощетинившиеся штыками; из взбухших пороховых облачков вырвались вспышки выстрелов; в третьем ряду поспешно заряжали ружья, чтобы передать во второй.

Ружья — не пушки. Старшего брата Корбино убило ядром при Прейсиш-Эйлау, младшему оторвало ногу при Ваграме, с него же сейчас всего лишь сбило пулей шляпу. Генерал сломал свою саблю и теперь рубился прусской.

Прошлой зимой Корбино отыскал брод через Березину, и французы прошли там, где русские их не ждали. Они прорвутся и теперь! По лбу стекала струйками кровь, кожу на черепе нестерпимо жгло, но останавливаться было нельзя. Еще немного… еще… еще… все, путь свободен!

…Кирасиры мчались непробиваемой стеной, колено к колену. «Левое плечо вперед! Марш!» Куда бы ни бросились французы, они везде натыкались на конницу — русскую или австрийскую. На склонах гор лежали трупы тех, кто не успел добраться до спасительной дубравы: за конницей шла пехота. Метавшиеся в ловушке останавливались, бросали оружие и поднимали руки вверх.

***

— Здра-жла, ваше величе-ство!

Императорская свита остановилась перед новой колонной.

— Поздравляю вас с победой! — звучным голосом произнес Александр.

— Ура-а! Ура-а! Ура-а!

Государь наслаждался. Впервые он присутствовал при сражении, завершившемся бесспорной победой русского оружия! Даже стоя с обнаженной головой перед длинным рядом мертвых тел, он с великим трудом сдерживал радость, рвавшуюся наружу. Генерал Вандам подъехал верхом и покорно склонил голову, подавая свою шпагу; Александр велел генералу Волконскому принять ее. За Вандамом следовали еще три генерала; им всем пришлось смотреть, как казаки гонят пленных, растянувшихся в длинную колонну.

— Сочувствую вашей утрате, — мягко сказал Александр Остерману-Толстому, указав глазами на пустой рукав мундира.

— Быть раненным за Отечество весьма приятно, — отвечал граф, — а что касается левой руки, то у меня остается правая, которая мне нужна для крестного знамения, ибо на Бога полагаю всю свою надежду.

— Voilà qui est bien dit[35].

Преследовать рассеянного неприятеля отправили армию, гвардии же было приказано вернуться в Теплиц и подготовиться к завтрашнему параду. Но прежде нужно было предать земле тела убитых.

Государь щедро заплатил владельцам домов, построенных на горячих источниках, чтобы гвардейцы смогли в них помыться. Чистым выдавали башмаки и штиблеты из отбитого французского обоза. Теплицские дамы преподнесли графу Остерману-Толстому изящный серебряный кубок в знак благодарности за избавление Богемии от ужасов войны.

***

Крытые носилки медленно плыли по дороге, сопровождаемые многочисленной толпой верховых и пеших. Любопытный Шишков пошел посмотреть — хоронят, что ли, кого? «Моро, Моро», — звучало со всех сторон. Пробившись ближе к носилкам, Шишков увидел бледный, заострившийся профиль («Батюшки! Убили!»), затем руку, поднявшуюся и ухватившуюся за кисть балдахина («Слава Богу! Живой!») Носилки проследовали мимо, один из верховых поскакал вперед, к Лауну — должно быть, узнать, куда нести генерала.

Уже на въезде в город толпе пришлось посторониться, чтобы пропустить почтовую коляску. Рядом с дородным русским фельдъегерем сидел высокий, плечистый французский генерал. Шишков подивился про себя: кто бы это мог быть? В толпе, осведомленной лучше него, тотчас послышались крики: «Вандам! Вандам!» Все побежали за коляской; когда Шишков, отдуваясь, подходил к почтовому двору, там уже было не протолкнуться от людей всякого звания. Коляска стояла пустая; пока выпрягали лошадей и впрягали новых, прошло не меньше часа — толпа ждала и не расходилась. Наконец на крыльце появился фельдъегерь. Зеваки подались вперед, увлекая с собой Шишкова. Возница уселся на козлы; тотчас со всех сторон посыпались громкие издевки. Одни кричали: «Вези его тихонько, дай людям наплевать ему в рожу!», другие, напротив, советовали нестись во весь дух и где-нибудь опрокинуть коляску, чтобы седок сломил себе голову Почтальон весело отшучивался, потом достал свой рог и затрубил, чем вызвал новый взрыв смеха. Вандам вышел из дома; лицо его было бледно и напряжено, спину он держал нарочито прямо и двигался как автомат.

— Езжай в Сибирь, лови там соболей! — закричали ему, как только он сел в коляску. — Тигр! Крокодил! У-у, змей подколодный!

Не понимая, что ему говорят, генерал на всякий случай поклонился, тогда ему стали грозить кулаками, продолжая выкрикивать оскорбления.

— Пошел! — фельдъегерь ткнул возницу в спину кулаком.

Свистнул кнут, лошади резво взяли с места, вслед коляске полетели камни.

27

Пруссаки привезли с собой понтоны, у шведов их не было. Русские отдали шведам свои, а сами поплевали в ладони и взялись за топоры. В несколько минут прибрежные дома были разобраны по бревнышку; погрузившись на сколоченные из них плоты, саперы переправились через Эльбу и принялись строить предмостное укрепление.

— Для вас, русских, нет ничего невозможного! — воскликнул Бернадот, подъехав к графу Воронцову, следившему за работами. — Если бы ваш император был честолюбив, вас приходилось бы убивать по отдельности, как белых медведей на Севере.

Своей улыбкой Карл Юхан показывал, что шутит, и Воронцов тоже улыбнулся,