Жизня. Рассказы о минувших летах - Константин Иванович Комаров

что лейтенант приказал ему притвориться заболевшим, чтобы я остался в Найхине. Не давал я ему покоя даже своим простым присутствием. Я говорю Володе:

— Ну что ж, давай так и сделаем.

— Нет, товарищ сержант, я так не могу.

Возможно, туповатый Рогачев или хитроватый Бублик пошли бы на уговоры лейтенанта, но не Володя. Теперь мы не бедствовали с продовольствием. Кроме пайка у нас была дармовая картошка. Ребята меняли оказавшийся у нас изрядный запас дефицитного в поселке туалетного мыла на яйца и другие продукты. Однажды мы сходили в лес за маньчжурскими орехами (дикий толстокожий аналог грецким) и сдали их в приемный пункт за 500 рублей. В следующий раз лейтенант запретил нам этот промысел, из-за меня. Я был еще достаточно наивен и не сообразил пригрозить ему: Приказ штаба отряда добавлять в пищу дикоросы. Да и просто проигнорировать его запрет. А если он осмелится донести на меня за самовольство, то я тоже молчать не буду и, кроме того, доложу, что он не выполнял приказ командира отряда. Я не склонен к доносительству, но теперь думаю, что у нас мог быть информатор, способный сообщить кое-что интересное компетентным личностям. По некоторым репликам из разговоров встречавшихся мне в штабе офицеров я догадывался об этом. В поселке Арсеньево мы ожидали выхода из тайги групп капитана Черемнова и лейтенанта Гусева и вели праздный образ жизни. По вечерам ходили в клуб, знакомились с местными девчонками, может быть, и влюблялись. Одну я помню, сказку эту. Больше года я переписывался с ней. Но служба есть служба, шел пятый год, а конца ей не было видно. И наша переписка постепенно заглохла. Все же мы вдохнули кусочек воли, ранее недоступной. Объявленным мне не увольнением я пренебрегал, но это с виду незаметное обстоятельство сыграло со мной злую шутку. Как-то так получилось, что я пропустил проход кеты, которая в это время валом ринулась в местные реки. Наш лейтенант втайне от нас нанял нанайца, и тот за ночь наловил ему кеты и засолил четыре или пять бочек объемом по 100-120 литров.

Объявился знакомый охотник, который провожал нас до своей зверовой землянки: «Ну, ребятки, не знаю как я и жив остался. Завалил медведя, пошевелил его винтовкой, готов. Прислонил свою берданку к деревцу, сел на него верхом и нацелился ножом пороть шкуру, свежевать. И тут что-то меня кольнуло. Оглянулся, а он на меня смотрит! Как ветром меня с него сдуло. Выстрелил я ему в ухо, тут он и завозился. Вот только когда его пробрало. А если бы я не оглянулся?» Между прочим, он предложил отпустить одного из нас с ним на охоту. Поколебавшись, лейтенант согласился послать на добычу Васю Лялюхина. Однако вскоре пришел приказ выступать. Василий догнал нас в Найхине, когда мы уже садились в лодки, чтобы двинуться на Хабаровск. С собой он принес некоторую долю от убитого на охоте медведя, и мы все-таки отведали медвежатины. Вероятно, это был медведь не из крупных, белогрудый. Охотники убили его, когда он на высоком кедре обдирал шишки с орехами. Крупный бурый медведь тяжел, чтобы залезть на высокое дерево.

В Хабаровске мы расположились на пристани табором в ожидании парохода на Благовещенск. Здесь наступил момент истины для наших радистов. Друзья-радисты, один на зимних квартирах в г. Свободный, другой в тайге, договорились переговариваться между собой на свободные темы. После окончания штатного сеанса связи они переходили на свою волну и открытым текстом обменивались новостями, ругали начальников (никто же не слышит), читались поступившие таежнику из дома письма и все прочее, что на ум взбредет. Радиостанции у нас были переносные, но достаточно мощные, американские, и устойчиво держали связь, в нашем случае на расстоянии не менее 1000 км. Подпольная болтовня двух шалопаев все лето держала в напряжении соответствующие службы Главкома войск Дальнего Востока, возглавляемого маршалом Малиновским. Все лето искали непонятную шпионскую радиостанцию, работавшую где-то в тайге на непонятном шифре. А наш радирует: «Ну, все Сережа. Мы сидим на пристани в Хабаровске. Вот подходит пароход “Профинтерн”, сейчас мы на него садимся и плывем до Благовещенска. Конец связи».

И тут, как черт из преисподней, появляется черная легковая машина.

— Кто старший?!

— Капитан Черемнов!

— За мной!

В штабе он получил великолепный нагоняй, не знаю, от кого лично. На него был обрушен поток самой отборной ругани за потерю бдительности, за развал дисциплины и бог знает за какие еще прегрешения. Не знаю, какое взыскание он получил. А наши радисты получили по 20 суток строгого ареста с содержанием на гауптвахте лично от маршала Малиновского, выше не бывает. В гарнизонной гауптвахте г. Свободный, куда их посадили с запиской об аресте, несказанно удивились.

— От самого маршала! За что?!

А пока мы благополучно плывем вверх по Амуру. Пароход колесный грузопассажирский, на местной линии самый большой. Мы всегда встречали его во время моей учебы в 7 классе в Иннокентьевке. В пути развлекались, как могли. Временами возобновлялся спор: «Пересолил! — Два раза посолил!» Добрались до рыбы нашего лейтенанта, но есть ее мы не смогли. При погрузке и перегрузке ребята обращались с рыбными бочками подчеркнуто небрежно. Я видел, что иногда они катили бочки с явным намерением разбить их, но сам и пальцем к ним не притронулся. Из разбитых бочек рассол вытек, и рыба протухла до омерзения. Только один Зиновенко пожирал ее с видимым упоением. Он был из гуранов, как называли себя амурские казаки. В кровях этого русского народца со времен первопроходцев накопилась заметная монголоидная примесь и соответствующие привычки в обиходе. Тухлятина им бывала за деликатес. По байкальской дороге на станциях Байкал, Слюдянка торговцы всегда зазывали пассажиров: «Омуль! Омуль с душком!» Куда потом пошла рыба нашего лейтенанта, не знаю.

На зимних квартирах жизнь опять пошла по привычной солдатской колее. Однако довольно скоро мое положение в роте существенно изменилось, совершенно неожиданно и ни по каким заслугам я был назначен писарем секретной части штаба отряда. Этим я был обязан фактом смещения с поста прежнего писаря за серьезное правонарушение. Он был старшиной сверхсрочной службы и на правах сверхсрочника вел семейный образ жизни. Скромный писарь изобрел верный, как ему казалось, способ повышения своего благосостояния: он снабжал беглых заключенных чистыми документами. В