Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

Дальнейшие события развивались стремительно. Уже в начале марта 1904 г. с рекомендацией Кастрена на руках Акаси отправился в Краков на встречу с Романом Дмовским, журналистом и членом Тайного совета националистической Лиги народовой, с которой финны поддерживали тесные контакты начиная с 1903 г. Обсуждение возможности участия Лиги в вооруженном восстании закончилось вручением Дмовскому рекомендательных писем к заместителю японского Генштаба генерал-лейтенанту барону Г. Кодама и одному из руководителей японской разведки генералу Я. Фукусима. Через считанные дни Дмовский отправился в путь и уже в середине мая прибыл в Токио, формально – в качестве корреспондента центрального органа Лиги журнала «Пшеглёнд вшехпольски». Здесь, по просьбе Кодама, он составил две обширные записки о внутреннем положении России и польском вопросе. Исходя из стремления руководства Лиги воспрепятствовать любой попытке образовать в русском тылу «польский фронт», Дмовский стремился убедить военное руководство Японии в ошибочности расчетов на использование польского национального движения для ослабления империи и предлагал ограничиться ведением пропаганды среди находившихся в Маньчжурии польских солдат с призывом сдаваться в плен.

Иную позицию занимала Польская социалистическая партия (ППС). В феврале 1904 г. ее руководство выпустило воззвание, осуждавшее захватническую политику царской России на Дальнем Востоке и с пожеланием победы Японии. В расчете на то, что ослабление царизма создаст благоприятную ситуацию для выхода Польши из состава Российской империи, Центральный революционный комитет (ЦРК) ППС взял курс на подготовку восстания в союзе с другими революционными национальными партиями. Уже в середине марта 1904 г., независимо от Дмовского и Акаси, член ЦРК В. Иодко представил план такого восстания послу Хаяси. Этот план предусматривал широкое распространение революционных изданий среди польских солдат русской армии, разрушение мостов и железнодорожного полотна по линии транссибирской магистрали, по которой шло снабжение русской армии в Маньчжурии. В апреле ППС пошла еще дальше, предложив регулярно поставлять японцам сведения о передвижениях русских войск и состоянии армии, основанные на сообщениях печати[507].

Эти предложения поляков посол Хаяси и военный атташе Утсуномия изложили в своей совместной депеше в Токио, но ответа не получили. Тогда в начале июля 1904 г. для продолжения переговоров в Японию отправился Юзеф Пилсудский. В представленном им в японский МИД меморандуме предлагалось создать японо-польский (в лице ППС) союз и была повторена прозвучавшая еще в марте просьба о предоставлении материальной поддержки на вооруженное восстание[508]. Ответным шагом со стороны Дмовского, все еще находившегося в Японии, явилась новая записка с подтверждением своей прежней точки зрения. На этот раз Дмовский адресовал ее министру иностранных дел барону Комура Дзютаро, затем передал в Генштаб, и она была рассмотрена на заседании гэнро. Под влиянием аргументов Дмовского Пилсудскому было объявлено о нежелании японского правительства быть втянутым в польские дела, но для проведения разведывательной работы, диверсий в тылу русской армии и распропагандирования польских солдат ему было выделено 20 тыс. фунтов стерлингов, или 200 тыс. рублей[509]. На первый взгляд, для Японии это было весьма перспективное предприятие – по сведениям газеты «Варшавский курьер», поляки составляли до 40% личного состава некоторых русских дальневосточных полков[510].

Судить о том, как и с какой результативностью эти деньги были потрачены, в полном объеме трудно. В литературе можно встретить указания на отдельные случаи добровольной сдачи в японский плен польских военных формирований[511]. По другим данным, число перебежчиков в Маньчжурии с русской стороны вообще было очень невелико и насчитывало немногим более 100 человек, из которых большинство, по свидетельству очевидцев, составлял «человеческий хлам»[512]. Характерно, что во время переговоров с представителями польского общественного движения летом 1904 г. глава японского внешнеполитического ведомства гарантировал польским перебежчикам «особое» отношение и обещал, что они не будут рассматриваться в Японии как обычные военнопленные[513]. Воспоминания русских пленных подтверждают, что поляки содержались отдельно от них и пользовались некоторыми преимуществами[514]. Известно также, что в августе 1904 г. представители ППС вели интенсивные переговоры с эсерами, предлагая объединить усилия для проведения в России террористических актов, в том числе взрывов поездов, шедших на театр военных действий с амуницией, снаряжением и военными припасами[515]. Но эсеры, опьяненные своим недавним успехом на террористическом поприще (состоявшимся 15 июля 1904 г. в Петербурге убийством министра Плеве) и грандиозным откликом на него как внутри России, так и за рубежом, от такой «кооперации» отказались. Интересно, что российский дипломат А.И. Павлов, проинформированный своим агентом в Японии, отметил, что известие об этом убийстве вызвало там «нескрываемое ликование». Японские студенты открыто заявляли, «будто все последние политические покушения в России подготовлялись и руководились японскими, английскими агентами, кои поддерживают действующую у нас революционную пропаганду материальными средствами»[516].

Тем временем продолжало развиваться сотрудничество Акаси с Циллиакусом, для которого их встреча оказалась таким же приятным сюрпризом, как и для японца. Еще до начала русско-японской войны Циллиакус проявлял большой интерес к токийским делам, пристально следил за наращиванием японской военной мощи, посещал Японию и даже некоторые свои статьи подписывал псевдонимом «Самурай». С началом военных действий он открыто предсказал победу Японии и не скрывал, что возлагает на поражение царизма особые надежды, видя именно в этом вернейший путь к расширению финляндской автономии. «Исход русско-японской войны, – писал он, – имеет для Финляндии необыкновенное значение»[517]. Планы Акаси удивительным образом совпали с давними намерениями самого Циллиакуса, который одним из первых среди финских оппозиционеров осознал пагубность изоляции от русского освободительного движения. Еще в 1902 г. с присущей ему энергией и целеустремленностью сначала в частной переписке, а затем и со страниц редактировавшейся им газеты «Фриа Урд» («Свободное слово») он убеждал соратников в необходимости практического взаимодействия с русскими революционерами и, не теряя времени, самостоятельно приступил к осуществлению своих замыслов. Используя собственный опыт по транспортировке финской запрещенной литературы из Швеции в Финляндию, с осени того же 1902 г. он начал оказывать аналогичные услуги российским социал-демократам и, по отзыву одного из них, «отлично выполнял свои обязательства»[518].

Ко второй половине 1903 г. Циллиакус сумел в какой-то степени переломить скептическое отношение к своим начинаниям членов руководящего органа партии пассивного сопротивления – Кагала. На состоявшейся в Стокгольме конференции «финляндских сепаратистов», докладывал директору Департамента полиции Ратаев, ее участники пришли к выводу, что «изолированная кучка финляндских агитаторов бессильна для борьбы с русским самодержавием», и решили «объединиться с русскими революционерами»[519]. В результате, по заданию Кагала, в конце 1903 – начале 1904 г. Циллиакус совершил объезд западноевропейских центров русской эмиграции, в ходе которого встретился с социал-демократом Л.Г. Дейчем, эсерами И.А. Рубановичем, Ф.В. Волховским и Н.В. Чайковским, анархистом князем П.А. Крапоткиным, поляками Р. Дмовским и Л. Балицким. Помимо установления или возобновления связей с российской революционной