Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

весной 1906 г. русский посол в Японии Ю.П. Бахметев с санкции только что назначенного министром иностранных дел А.П. Извольского предложил токийскому правительству заключить конвенцию о выдаче преступников, включая и некоторых политических, и встретил сочувственный отклик. Секретное приложение к русско-японскому договору об экстрадиции уголовных преступников, заключенному в мае 1911 г., предусматривало не только взаимную выдачу политических преступников, но и пресечение «агитационной и конспиративной деятельности» подданных каждой из сторон против «государственных установлений и органов» другой стороны.

Появление такого документа, не имевшего аналогов в дипломатической практике России, историк В.А. Маринов связывает с деятельностью в Японии группы русских революционеров во главе с Н.К. Судзиловским-Русселем (о котором речь впереди)[453]. Однако Руссель к тому времени уже русским подданным не являлся, жил в Японии вполне легально и никакими конспирациями против ее «государственных установлений» ни раньше, ни позднее занят не был. Следовательно, подразумевался кто-то другой. Вероятно, на заключение конвенции 1911 г. с Россией Японию подтолкнула деятельность в Шанхае группы чиновников российского МИД и Министерства финансов, с помощью китайской, японской и иной агентуры занимавшихся в годы войны сбором «секретных сведений политического характера» о Японии, а также «руководительством прессой» на Дальнем Востоке «в благоприятном для России направлении»[454]. По отзыву российского посланника в Китае Д.Д. Покотилова, поддержанному и самим министром иностранных дел, эта деятельность имела «несомненный успех и отличные результаты»[455]. «Шанхайской» странице истории российских секретных операций в годы войны посвящена следующая глава этой книги. Петербург же, подписывая с Японией конвенцию в 1911 г., очевидно, пытался застраховаться на будущее от появления у себя второго Акаси.

В результате имя этого японского разведчика надолго исчезло со страниц русской печати. Не находим мы его и в многочисленных дореволюционных исследованиях по истории русско-японской войны, включая и специально посвященные разведке[456]. Их авторы, как правило, ограничивались общими рассуждениями о беспрецедентно широких размерах японского «шпионства», о «неуловимой и огромной сети» японских тайных агентов, опутавшей Россию накануне и в годы войны. Относительно же связи японцев с освободительным движением в России здесь можно встретить лишь осторожные намеки[457].

В советской историографии и мемуарной литературе деятельность Акаси в 1904—1905 гг. была затронута при освещении истории конференции революционных и оппозиционных партий, состоявшейся в Париже в 1904 г.[458], а также при описании перипетий экспедиции по доставке оружия в Россию на пароходе «Джон Графтон» летом 1905 г.[459] Интересные сведения о контактах польских революционных и буржуазно-националистических организаций с японским правительством в годы русско-японской войны содержит коллективная монография сотрудников Института славяноведения и балканистики[460]. Однако перечисленные работы далеко не исчерпывают всей картины взаимоотношений японцев и представителей общественного движения России в 1904—1905 гг. Не рассматривала этого вопроса и обширная советская литература, посвященная истории русско-японской войны и различным ее аспектам, отношению к ней большевиков и других революционных партий, деятельности боевых и военных формирований революционеров в годы первой русской революции. Аналогичным образом обстояли дела в советской историографии по истории Японии и ее внешней политики. Лишь А.Л. Гальперин упомянул о «каких-то таинственных махинациях» японских военных атташе в Германии и Дании[461], а А. Вотинов писал об активной шпионско-разведывательной работе, которую вели японцы против России в годы войны на территории Германии, Швеции и других европейских государств[462]. В общем, советской историографии интересующий нас сюжет остался практически не известен. Одной из «боковых ответвлений» этой темы является история финансирования деятельности российских революционеров из-за границы. Но и она всегда оставалась для советских авторов, мягко говоря, не самой популярной как в силу больших трудностей в ее разработке[463], так и во избежание нежелательных ассоциаций у читателя – обвинения большевиков в получении денег «на революцию» от германского Генштаба были памятны всем.

Ситуация стала меняться лишь с 1990-х годов. В 1993 г. вышла в свет коллективная монография «Тайны русско-японской войны»[464], часть которой, написанная автором этих строк, специально посвящена интересующим нас сюжетам и вошла в настоящую книгу в переработанном и дополненном виде. Этот же текст стал основой для краткого очерка об Акаси и слежке за ним российских спецслужб, который был включен в упомянутое юбилейное издание по истории российской контрразведки[465], а также главы в вышедшем несколько ранее первом томе многотомных «Очерков истории российской внешней разведки»[466] – увы, без обязательных в таком случае ссылок. Любопытно, что при этом авторы двух последних изданий, сотрудники, соответственно, ФСБ и СВР, коренным образом разошлись в оценке деятельности главного на интересующий нас момент российского контрразведчика – И.Ф. Манасевича-Мануйлова. Для первых – он, хотя личность и «колоритная», но все же человек, стоявший «у истоков контрразведки тайной полиции»[467]; для вторых – досадное пятно на белых ризах российской внешней разведки, «лицо сомнительного толка» и «авантюрист». В отличие от него, другой крупный деятель российских спецслужб того времени, П.И. Рачковский, представляется современным отечественным специалистам внешней разведки «человеком больших организаторских и творческих дарований», «самым влиятельным профессиональным разведчиком во Франции за всю историю царской России»[468]. Насколько справедливы подобные оценки, мы увидим позднее. Здесь же отметим, что полноценное историческое полотно невозможно написать с помощью только двух – белой и черной – красок. К слову сказать, у профессионалов-современников Рачковский столь высокой репутацией не пользовался. «Я довольно скоро убедился, – писал в своих мемуарах начальник Петербургского охранного отделения генерал А.В. Герасимов, – что у Рачковского нет ни розыскных способностей, ни политического чутья … Все сводилось у него к одному – к деньгам: нужно купить того-то или того-то; нужно дать тому-то или тому-то. Иногда пустить деньгами пыль в глаза через агента … Он, по-видимому, был убежден, что за деньги можно было купить всех и каждого … … Присмотревшись к нему, я вижу, что в нем ничего нет. Дутая знаменитость»[469].

Значительно большее внимание связям российских революционеров с японским правительством уделяет зарубежная историография. Авторы уже первых работ по истории русской революции, которые появились в 1918—1919 гг., комментируя бесспорный для них факт получения большевиками германских денег в годы Первой мировой войны, историческую аналогию этому искали в событиях 1904—1905 гг., когда, по словам американского историка Артура Булларда, «большинство российских революционных партий принимало японскую помощь»[470]. Эта поддержка, пишет он, была, в частности, оказана эсерам (социалистам-революционерам) в организации отправки оружия морем в Финляндию (имеется в виду экспедиция «Джона Графтона») и в ведении «интенсивной пропаганды» среди русских военнопленных в Японии. Еще большую результативность японской помощи российской революции приписывает другой американский автор этого периода – Эдвард Диллон (E. Dillon), много лет проживший в России в качестве корреспондента газеты “Daily Telegraph” и близко знавший графа С.Ю. Витте, которому он и посвятил свою работу.