Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко

class="p1">— Иван Гаврилович Мелюзга, 28 лет, поэт, — ответил пациент, нервно теребя жиденькую бородку.

Бронхов наморщил лоб, машинально повторил: «Поэт Мелюзга», и, после минутного раздумья, спросил:

— Pie вы печатаетесь?

— Больше на жести, да граните… на мраморе, конечно, тоже случается, но редко.

— Так вы… — начал доктор.

— …Специалист по надгробной поэзии, — подхватил Мелюзга. — Мои стихи очень обожают среди купечества.

Он вскочил со стула, откинул назад прядь волос и надтреснутым голосом произнес:

— Под камнем сим…

— Я не сомневаюсь!.. — перебил его доктор.

Мелюзга смущенно улыбнулся, одернул блестевший по всем швам сюртук и сказал:

— У вас очень ритмическая фамилия.

— Неужели? — улыбнулся доктор.

— Бронхов… А в человеческом организме имеются бронхи, вам. вероятно, известно?

— Известно, — скромно подтвердил доктор.

— Вот и готова рифма:

Лежит здесь доктор Бронхов.

Скончался от воспаления бронхов.

— А если я скончаюсь от тифа? — пошутил доктор.

— Тогда придется взять такую…

— Не затрудняйтесь, я еще поживу. А скажите, пожалуйста, на что вы жалуетесь?

— На индефферентизм к лирике господ заказчиков.

— Нет, я… — улыбнулся доктор. — Что у вас болит?

Мелюзга вздохнул, погладил рукой усы и сказал:

— История моей болезни имеет характер лирического отступления от нормы. Еще в нежном, полном грез и мечтаний возрасте, когда дети, не отмеченные печатью таланта…

— Вы кашляете? — нетерпеливо перебил его доктор.

Мелюзга покраснел, как-то весь съежился и прошептал:

— Когда поперхнусь — кашляю.

Бронхову стало неловко оттого, что он смутил пациента, и он поторопился спросить:

— Болей нигде не чувствуете?

— Так — нигде, если не считать сердечных колик, спазм в пищеводе, стрельбы в левом ухе, нытья поясницы…

— Та-ак! — протянул доктор. — Попрошу вас раздеться.

Мелюзга торопливо, обрывая пуговицы, стал раздеваться.

— Извините мое оголенное состояние! — сказал он, когда доктор принялся выстукивать грудь.

— Здесь болит?., при нажиме?..

— Да, очаг любви — сердце — у меня испепелен от частого возжигания любовного нектара музы Терпсихоры.

Доктор подавил улыбку и попросил Мелюзгу глубоко вздохнуть.

— Я часто вздыхаю, но никто не прислушивается! — вздохнув, сказал Мелюзга. — Кроме того, мое сердце проказник Амур, очевидно, занозил своими стрелами. Не потому ли у меня колики?

— Амур тут ни при чем, а вот Бахус действительно тут замешан, — улыбнулся Бронхов.

Мелюзга густо покраснел и стал оправдываться:

— В нашем мире юдоли и печали, когда таланту преграждается широкий путь и оставляется узенькая тропа к гробницам, когда радости жизни…

— Я вас понимаю!.. Прошу лечь… Дышите свободней!

— В наше время людям таланта трудно дышится…

— Попрошу вас не разговаривать!

— Ах, доктор, вы меня не понимаете!

— Вы мне мешаете! — сердито сказал доктор, прикладываясь ухом к его груди.

Мелюзга нахмурился и умолк.

— Можете одеваться.

Мелюзга молча оделся, молча сунул в карман рецепт, молча выслушал наставления, молча простился. И только на пороге комнаты он сказал:

— Вы могли выслушать лишь бренное тело, нетленный же дух мой остался и для вас загадкой!

Доктор наклонил голову и развел руками. Мелюзга круто повернулся и ушел.

— Прошу! — крикнул доктор, высунув голову в приемную.

1913

Передвижник

Черняев лежал на диване и говорил:

— Да, Володька, мой способ — наилучший: минимум расходов и максимум удовольствий!..

— Поехать в деревню и поселиться в крестьянской хате? — спросил Назаров, сидя на столе и болтая ногами.

— Не-ет! — протянул Черняев.

— Репетитором?

— Нет, не догадаешься!

— Ну, открывай секрет! — досадливо сказал Назаров.

— Ладно, открою, только предупреждаю: привилегия заявлена в министерстве торговли и промышленности.

— К делу! — нетерпеливо крикнул Назаров.

— Я люблю иногда хорошенько выпить. Выпить хорошенько можно у Павловых. Антон Иванович поклонник рома и коньяка, других напитков не признает. Юлия Сергеевна обожает наливки и ликеры. Ясно?

Назаров утвердительно махнул головой.

— Я люблю иногда хорошенько поесть. Поесть хорошенько можно у Ольховых. Суп-пюре из шампиньонов. Спаржа с сабайоном. Макароны с ветчиной и пармезаном. Аркас. Пудинг из шпината… Меню разнообразное. Кухарка за повара. Ясно?.. Но маленькое житейское примечание тут необходимо. Павловы живут в Парголове, Ольховы в Шувалове. Как тебе известно, это две соседние станции. Ясно?.. Ergo…

— Можно выпить на остановке у Павловых и закусить у Ольховых, — подхватил Назаров.

— Правильно!.. Я люблю иногда поболтать с девицами, конечно хорошенькими… я ведь эстет! Для этого мне приходится менять маршрут. С Финляндской железной дороги на Приморскую… Но маленькое житейское примечание: соловья баснями не кормят, а у Сухумских молодых людей, приезжающих на дачу, в гости, считают соловьями. Ergo…

— Ergo? — нетерпеливо повторил Назаров.

— Нужно помнить о ветке Новая Деревня — Озерки, соединяющей Финляндскую с Приморской.

— Гениально! — воскликнул Назаров. — Tpex зайцев одним выстрелом!

— Можно прихватить и четвертого: Сухумские живут в Коломягах, а там…

— Тотализатор?!. — с живостью воскликнул Назаров.

— Он самый! Только в этого зайца нужно метить осторожно: не то пропадет ценность, если не всех трех, то двух первых…

Черняев закинул за голову руки и продолжал:

— Главное в жизни: уметь все учесть. Это достигается выдержкой. Конечно, необходимо присутствие ума, ясного и трезвого, но без выдержки — скверно!.. Очень важно также уметь распоряжаться своим временем, уметь согласовать его с расписанием поездов всех пригородных железных дорог, с часом завтрака, обеда и ужина у тех и других знакомых… Петровское «промедление — смерти подобно» нигде так не применимо, как здесь: опоздаешь к обеду, не поторопишься к ужину — грозит голодная смерть!

— Это уж философия, к делу! — оборвал его Назаров.

Черняев презрительно посмотрел на товарища, потянулся всем телом и воскликнул:

— Эх, люблю эти скитания!.. С восторгом слежу за тем, как недовольно вытягиваются лица одних, как расплывается улыбка на лицах других при виде «нашествия дачных гостей»… Ха-ха-ха! Какой калейдоскоп переживаний у чадолюбивых родителей! «Хватит ли пломбира?», «Сделает ли наконец Иванюков предложение Лизочке?». «Не разболтает ли Севринов жене о том-то?», «Не пришли бы при гостях за долгом из лавки»… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!.. Ловить ревнивые взгляды, устремленные на аллею, по которой гуляет «он» с другой или «она» с другим… Нечаянно подслушать чей-нибудь отзыв о ком-нибудь из гостей… Нет, Володька, тебе этого не понять!.. Чтобы это понять, нужно быть убежденным передвижником!.. А появление на небосклоне грозовой тучи! Ха-ха-ха!.. Что за удовольствие смотреть на растерянные лица, на нервную торопливость движений! Как все переплетается! Ха-ха! А женщины!.. Молния, корова на лугу, лягушка в болоте, пьяный в канаве — все внушает им одинаковый страх… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!!!

Назарова заразил смех