Второе пришествие кумранского учителя. Поцелуй Большого Змея - Яков Шехтер

– Как связался?

– Не как, а чем, – Шали многозначительно постучал по уху. – Вот этим самым местом.

– Значит, Малих тоже Вестник?

– Все продвинутые ессеи Вестники, – небрежно ответил Шали и откинулся назад, опершись спиной о стенку.

Я вопросительно посмотрел на Кифу. Тот молча кивнул.

Сказать было нечего. Если это так, значит – Шали находится на куда более продвинутой ступени, чем мы. Странно, что он до сих пор живет с учениками. Тогда я могу понять его постоянную иронию и раздражение. Нелегко, наверное, взрослому человеку ходить в детской одежонке и общаться с молокососами. Но почему он до сих пор здесь? Наверное, его продвижение не совсем цельно, иначе бы Наставник давно… Я вдруг понял, что совершенно не представляю, как происходит духовное продвижение, и в чем проявляется подъем на высшую ступеньку. Пока ясно лишь одно – в комнате с учениками Шали не место.

– Ну, как? – продолжил тем временем Шали, обращаясь к моему соседу. – Есть хочется?

Кифа снова молча кивнул.

– Ничего, ничего, – покровительственно произнес Шали. – У вас, терапевтов, начинают с одного дня голодовки, а заканчивают сорока. Так что набирайся терпения и готовься к лучшему.

– Сорок дней поста! – изумленно воскликнул я. – Но разве может человек не есть и не пить сорок дней!?

– Ну, во-первых, речь идет не о человеке, а о продвинутом ессее, – пояснил Шали. – Во-вторых, голодовка не абсолютна: один раз в два дня можно съесть немного сухого хлеба и глотнуть несколько капель воды.

– Я слышал про избранных, – вмешался Кифа, – которые отказывались даже от этого, подобно Моисею на горе Синай.

– А я не слышал, – отрезал Шали. – Это, скорее всего, очередная байка терапевтов. Они горазды на всякие потрясающие воображение истории, которые при ближайшем рассмотрении оказываются вымышленными.

– Ты не прав, Шали, – загудел Кифа. – Разве можно так говорить о столь уважаемом движении? Тебе всегда и всюду мерещится подвох. О ессеях нужно думать хорошо, особенно о твоих братьях.

– А давай, брат мой Кифа, вместо басен я расскажу тебе одну подлинную историю. Вот слушай, как дело было.

Разговаривают два продвинутых терапевта. Ну, кто-нибудь вроде Малиха и Звулуна. Первый, предположим, Звулун, говорит второму:

– Вот незадача. Не смог продвинуть дальше ученика.

– А что ты с ним делал? – спрашивает Малих.

– Да все, все перепробовал. Заставлял повторять без конца Учение, созерцать символы, носить специальную одежду, вдыхать благовония, находить желтую линию. И никакого толку!

– А под паука сажал? – продолжает расспросы Малих.

– Конечно. Посадил на две недели.

– И как?

– Да никак.

– Он, когда вышел из-под паука, ничего не говорил? Припомни, обычно первые несколько фраз помогают понять, почему ученику не открывается Свет.

– Да ничего такого он не говорил. Просто лег и умер. Успел только пробормотать какую-то не относящуюся к делу ерунду.

– А все-таки, он что-то сказал?

– Точно я уже не помню, что-то вроде: когда мне, наконец, дадут поесть?

Шали громко расхохотался, а Кифа с каменным лицом продолжал смотреть прямо на него.

– Мне не нравится глумливое отношение к выбранному мною пути, – наконец произнес он, с трудом ворочая языком. – Великий Лжец, наверное, тоже начинал с этого. Если бы ты сам уже определился с собственным направлением, я бы смог понять причину твоих насмешек. Но ведь ты до сих пор сам не знаешь, где твоя дорога. Возможно, завтра ты решишь стать терапевтом, и как тогда быть с наговоренными тобою глупостями?

– Кифа, дорогой! – Шали присел и, протянув руку через проход между кроватями, хлопнул собеседника по колену. – Я очень ценю твою заботу о моем духовном развитии. Спасибо, спасибо, друг. Но позволь мне самому заниматься своими проблемами и отвечать за собственные слова.

Кифа не ответил, но, судя по застывшему лицу, слова Шали не пришлись ему по сердцу. В комнате разлилось напряжение, сиреневое, точно воздух перед началом грозы. Я ощущал его кожей: в нее вдруг вонзились тысячи тончайших иголочек.

– Кифа, – спросил я, желая разрядить обстановку. – А разве мы сами выбираем направление? Разве не учителя решают, куда нам лучше всего продвигаться?

– Учителя, учителя, – тяжело вздохнул Кифа. – Решают, конечно, решают.

– И мы вместе с ними, – подхватил Шали. – Если ты хочешь стать воином, сильно хочешь, чувствуешь в этом призыв Света, никто не заставит тебя переписывать рукописи в башне книжников. Вот наш друг Кифа, – тут он снова перегнулся через проход и опять похлопал его по колену, – наш друг решил, что станет терапевтом. Благородный и достойный выбор. Если бы я чувствовал то же, что и он, и у меня не возникло бы никаких сомнений. Но я так не чувствую и поэтому пока пытаюсь рвать цветы на всех полях.

– Ты точно лоскутное одеяло, – отозвался Кифа, но уже миролюбивым тоном. – Весь состоишь из кусочков, нахватанных в разных местах. Вряд ли из тебя получится цельная личность, Шали.

– Что получится, то получится, – беззаботно отозвался Шали, снова приваливаясь к стене – Думаю, главы направлений и Наставник не дадут мне долго искать свою дорогу. Как чувствую: скоро вызовут посреди ночи в какое-нибудь подземелье, опояшут поясом и объявят: отправляйся, дружок, на высокую башню и чтоб к седьмому дню свиток пророка Хаввакука был переписан начисто. Причем два раза. И все, прощай духовный поиск, здравствуйте суровые будни обители.

– Но ты ведь сам говоришь, что так не делают, – возразил я.

– Не делают с теми, кто знает, чего он хочет, – помрачнел Шали. – Честно говоря, мне уже порядком надоели эти трепыхания. Давно пора найти движение по сердцу, а я все топорщусь и топорщусь, и никак не могу отыскать подходящую нишу.

На этом разговор прекратился, и вечер прошел, как обычно, наполненный молитвой, ужином и обязательным повторением выученного.

Голова моя шла кругом. Я просто не успевал переваривать все сведения, которые щедро вываливали на меня учителя и товарищи. Не было ни часа остановки, я точно бежал и бежал, перепрыгивая на ходу заборы, пробираясь через завалы, преодолевая болота, речки, леса и пустыни. Однажды перед сном, повернувшись лицом к стене и прикрыв глаза, я вспомнил обещание, полученное от отца:

– Когда захочешь – позови, я откликнусь, – пообещал лик, проступивший в кроне кипариса.

«Отец, отец мой небесный, – зашептал я, и неожиданные слезы густо покатились из-под крепко сомкнутых век. В носу защекотало, а горло перехватил спазм. – Отец, отец, – мысленно повторял я. – Помоги, подскажи, выведи на дорогу».

Наверное, оттого, что я изо всех сил сжимал веки, на их внутренней стороне появилось белое пятно. Пятно тихонько кружилось, желтея, наливаясь цветом. Я протянул было руку, чтобы протереть глаза, но замер, и пальцы, так и не коснувшись век, повисли в воздухе.