Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

К воротам подъехали верховые с карабинами за плечами. Спор утих. Любопытство мужиков, баб, мальчишек взыграло еще больше. Они во все глаза разглядывали вновь прибывших.

— А зараз, зараз что там деется? — не терпелось Кондрату узнать как можно больше подробностей.

— Опись складают...

— Знать, и впрямь отхозяйновал.

— Глянул бы упокойничек, Авдей Авдеевич.

— Небось, в гробу перевертывается.

— Перевернешься, коли все гнездо разбойное рушится.

В это время раздался звонкий голос Сережки, который удобно уселся в развилке старой акации:

— Выводят! Выводят!

— Каго выводят? Куда? — фальцетом взвизгнул Кондрат. — Кажи, сучий сын, толком!

— Узлы кидают в сани!

Сережка умолк. Он видел отца и гордился им. Отец то входил в дом, , то снова появлялся во дворе. К нему подходили, что-то спрашивали и, выслушав, опять торопились по своим делам. А дядька Михайло сидел на санях, нагнув голову, сгорбившись, будто совсем он там не хозяин. Даже вожжи были не у него в руках, а у дядьки Харлампия. Тетка Анна размахивала руками, что-то говорила быстро-быстро. Ее тоже повели к саням. Тотчас дядька Харлампий ударил вожжами по крутым, бокам лошадей.

— Едут! — крикнул Сережка и скользнул по стволу вниз.

Ворота распахнулись. К ним первыми бросились мальчишки. Сани вынеслись на улицу. Всадники тронули коней, последовали за санями.

— Гляди! Гляди! — восхищенно воскликнул Кондрат. — Харлашка за кучера! Почетная охрана! Ни дать ни взять — государев выезд. — И запнулся, недоумевающе уставился на Петра: — Куда ж их вывозят?

— А туда, где ишшо Макар телят не пас, — снова вмешалась Пелагея.

Петро ничего не слышал. Из-за плечей притихших, угрюмо насупленных мужиков смотрел на приближающиеся сани, избегая диковато-злобного и в то же время какого-то обреченного, растерянного взгляда Михайлы. Совсем рядом промелькнула вызывающе-дерзкая улыбка Анны.

Кони дыбились, храпели, рвались вперед, изогнув шеи крутыми дугами. Харлампий не без усилий сдерживал их. У него никогда не было таких сытых и холеных лошадей. Ну да и Михайло их лишился. В колхоз переходят эти красавцы.

— Э-эх, удалые! Не кони — звери! — восторженно завопил всегда молчаливый Харлампий. Ведь это впервые в его руках вздрагивают, трепещут, живут вожжи. — Э-эх, ретивые. Остатний раз послужите хозяину, потешьте на прощанье!

Он привстал, попустил вожжи, пронзительно свистнул. Взвихрился из-под копыт снег, замелькали лица, запело в ушах...

Пришпорили коней конвоиры, понеслись следом. На росстани и сани, и всадники свернули к станции и вскоре скрылись из вида.

— Выходит, Палашка дело баила, — раздумчиво проговорил Кондрат. Разжеванный конец затухшей «козьей ножки» присох у него к губе. Он повернулся к Петру. — Не иначе всех туда свозят. Пойдем поглядим.

— Благодарствую, — отозвался Петро. — Нагляделся.

Ему явно было не по себе. Обида на Михайла как-то отошла на задний план, притупилась... Он представил на его месте себя и невольно сжался, растерянно бормоча:

— Да как же это? По какому праву всего лишать, еще и...

Со стороны косовского подворья донеслись слезные причитания Глафиры и пьяная песня Емельяна:

...Соловки да Соловки — дальняя доро-о-га...

Сердце ноет, грудь болит, на душе трево-о-г...

— Да что же это? — сам с собой разговаривал Петро. — Никак и Емельку... А там и до меня доберутся? — И хоть здравый смысл подсказывал, что ему нечего бояться, Петро чуть ли не бегом подался домой. «От них всего можно ожидать, — твердил про себя. — Всего. А у меня, дурака, золотишко, почитай, на виду».

23

В свое время, когда, готовясь на фронт, Елена проходила практику в госпитале, больничная тишина произвела на нее неизгладимое впечатление. Она показалась ей торжественной и незыблемой в своем невозмутимом спокойствии. Спустя некоторое время Елена узнала, что это далеко не так, что тишина эта — зыбкая и хрупкая, что она напряжена до предела и каждое мгновение готова прорваться мучительным стоном, зубовным скрежетом, смертельным криком.

За время работы во фронтовых госпиталях Елена привыкла ко всему. Она насмотрелась горя, страданий, человеческих мук и уже не воспринимала их так остро и непосредственно, как прежде. Она не ощущала тревожной тишины палат, занятая своими обязанностями. Потом и вовсе отошла от медицины. А теперь, попав в больницу смертельно израненной и чудом возвратившись к жизни, Елена с каким-то необъяснимым волнением прислушивалась к тому, что происходило в чуткой больничной тишине, вздрагивая при малейшем шорохе.

В ней будто что-то надорвалось. Ее неотступно преследовал какой-то тайный страх, вошедший в нее вместе с возвратившимся сознанием. Это «что-то» было невидимым, безликим, непонятным и оттого еще более страшным. Оно было жестоким и неотвратимым. Елена с особой силой ощутила это после ареста Тимофея. Да, вопреки всем, кто, жалея ее, скрывал истину, она узнала все. Этот арест вверг ее в смятение. Духовный кризис едва не свел ее в могилу. Ведь, когда человек теряет волю к жизни, жизнь уходит от него.

Это были невыразимо трудные дни. Однако она выстояла. Всего лишь одна нить связывала ее с жизнью — Сережа, сын. И этого оказалось достаточно. Мысль о нем — еще несмышленыше, остающемся совсем одиноким и беззащитным, заставила ее бороться с новой силой. Произошло, казалось бы, невозможное — она победила смерть.

А потом пришел Тимофей. Ему стоило больших усилий казаться таким, каким он был всегда. И все же эти усилия оказались напрасными. Елена сразу почувствовала: радость Тимофея чем-то омрачена. Его выдавали растерянность и недоумение, которые он тщетно пытался скрыть.

«Ну, как тут без меня? — оживленно заговорил он. — Слышал — молодцом?! Ты уж извини, что оставил в такое время. Дела...»

«Не надо, Тимоша, — тяжело вздохнула она. — Не надо...»

Он понял. Склонился над ней, прижался лицом к ее щеке. Замер. Елена слабой рукой перебирала его волосы. Молчали. В этот миг они были счастливы. Они ничего и никого не замечали. Они забыли о Сережке, который неслышно сидел в сторонке и, как завороженный, не спускал с них глаз.

Наконец Тимофей выпрямился. И снова в его взгляде отразилось нечто потаенное, может быть, скрытое от других, но не от Елены.

«Что с тобой?» — обеспокоилась она.

«Нет, ничего, — попытался увильнуть Тимофей. — Откуда ты взяла?»

«Скрываешь?» — обиделась Елена.

Тимофей знал, как Елена относилась к Маркелу. Ему не хотелось ее расстраивать. Ведь даже его — здорового, крепкого мужика —