Свет грядущих дней - Джуди Баталион

работала ячейка «Свободы», к которой она принадлежала.

Теперь Реня, образованная девушка, занималась стиркой и тайно жила в задней комнате прачечной. Она была здесь на нелегальном положении, нарушительница среди нарушителей. Нацисты четко поделили оккупированную Польшу на отдельные территории. По документам Реня имела право находиться только на территории Генерал-губернаторства, области, которая должна была служить «расовой свалкой»[32], куда постоянно доставлялась рабская рабочая сила и которая в итоге стала местом массового уничтожения европейского еврейства. Согласно документам, Рене было запрещено жить в Заглембье – области, аннексированной Третьим рейхом.

Сейчас справа от Рени сидела сестра Фрумки, а строго напротив – Ханце, ее жизнерадостность и неукротимый оптимизм, казалось, озаряли темное помещение. Ханце любила рассказывать друзьям, как она обводила вокруг пальца нацистов, облачаясь в платье католической монахини и свободно разгуливая в нем перед ними, дурача их снова и снова. Сара – острые скулы словно высечены резцом, взгляд проницательный[33] – тоже присутствовала, как и Ализа Цитенфельд, подруга Гершеля, которая вместе с Сарой опекала в гетто детей-сирот. Хайка Клингер – кровь с молоком, открытая, энергичная руководительница сестринской группы – тоже могла быть за столом, всегда готовая защищать свои идеалы: правду, достоинство, активное действие.

– Мы получили несколько паспортов, – повторил Гершель.

Такой документ давал возможность попасть в лагерь для интернированных лиц – то есть позволял сохранить жизнь одному человеку. Это были фальшивые паспорта, доставленные из стран-союзниц, где имелись пленные немцы. Владельцы таких паспортов содержались фашистами в специальных лагерях с намерением обменивать их на пленных немцев, находившихся в соответствующих странах. Это была одна из многочисленных схем добывания паспортов[34], о которых они слышали в последние годы. Потребовалось несколько месяцев, чтобы организовать работу и получить эти документы, процесс был чудовищно дорогостоящим и опасным, ведь нужно было тайно переправлять шифрованные письма с фотографиями специалистам по изготовлению поддельных документов. Кто же теперь получит паспорта, что только что пришли?

Или никто их не возьмет?

Защищаться или спасаться? Бороться или бежать?

Споры на эту тему они вели с самого начала войны. Горстка евреев, далеко не каждый из которых имел оружие, не могла свалить нацистов, но тогда какой смысл в сопротивлении? Сражаться, чтобы умереть с достоинством? Ради мести? Чтобы не уронить свою честь и передать ее грядущим поколениям? Или они вели борьбу, чтобы причинять ущерб врагу, чтобы вызволять и спасать – но в таком случае кого? Движение в целом или отдельных его участников? Детей или взрослых? Людей творческих профессий или лидеров? Должны ли евреи бороться внутри гетто или в лесах? В составе отдельных еврейских подразделений или вместе с поляками?

Настал момент принять наконец решение.

– Фрумка! – Гершель через стол обратился к девушке, глядя прямо в ее темно-карие глаза.

Она ответила ему таким же прямым твердым взглядом, хотя ничего не сказала.

Гершель сообщил, что пришла директива из Варшавы, от их уважаемого лидера Цивьи Любеткин. Согласно этой директиве Фрумка должна была воспользоваться паспортом, чтобы покинуть Польшу и отправиться в Гаагу, где располагался Международный суд Лиги наций. Она должна будет представлять там еврейский народ и рассказать всему миру о том, что с ним происходит. После этого ей надлежало отправиться в Палестину в качестве официального свидетеля нацистских злодеяний.

– Уехать? – повторила Фрумка.

Реня с бешено колотящимся сердцем посмотрела на нее. Она чувствовала, что Фрумка колеблется, и почти видела, как за внешним спокойствием скрывается напряженная работа мысли. Фрумка была их вождем, скалой, поддерживавшей их всех, мужчин и женщин. Кого отправят вместе с ней? Что они будут делать без нее?

– Нет, – объявила Фрумка твердо, но спокойно. – Если нам суждено умереть, умрем вместе. Но, – здесь она ненадолго замолчала, – давайте постараемся сделать свою смерть героической.

Услышав эти слова, произнесенные с непоколебимой уверенностью, все присутствовавшие облегченно вздохнули. Казалось, что всё вокруг оживилось, все заулыбались и начали притопывать ногами. Фрумка легко стукнула по столу кулаком – словно судья молоточком.

– Пора! Пора активизироваться.

Вот так они и выработали общее решение: защищаться.

Реня, всегда готовая к действию, вскочила с места.

Часть 1

Девушки из гетто

Героические девушки… Они отважно перемещались по городам и весям Польши… Каждый день подвергались смертельной опасности. Полагались исключительно на свою «арийскую» внешность и крестьянские платки, которыми повязывали головы. Без единого звука, без малейших колебаний они выполняли самые опасные поручения. Готов ли кто-нибудь отправиться в Вильно, Белосток, Лемберг[35], Ковель, Люблин, Ченстохов или Радом, чтобы контрабандой провезти нелегальную литературу, товары, деньги? Девушки добровольно вызывались сделать это так, словно не было на свете ничего проще. Нужно вызволить товарищей из Вильно, Люблина или какого-нибудь другого города? Девушки моментально принимали задание к исполнению. Ничто не могло им помешать, удержать их… Сколько раз они смотрели смерти в глаза? Сколько раз их арестовывали и обыскивали?.. Деятельность еврейских женщин во время нынешней войны станет славной страницей в истории еврейства. А простые Хайки и Фрумки – главными фигурами этой истории. Потому что эти девушки были неутомимы[36].

Эммануэль Рингельблюм. Дневниковая запись, май 1942 г.

Глава 1

По-Лин

Реня

Октябрь 1924 года

В пятницу, 10 октября 1924 года[37], когда евреи города Енджеюв, готовясь к шабату[38], закрывали свои лавки, запирали кассы, варили, шинковали, жарили, Моше Кукелка спешил домой из своего магазина. Дом номер 16 по Кляшторной (Монастырской) улице, где жила его семья, был маленькой каменной постройкой у зеленой главной дороги, прямо за поворотом от величественного средневекового аббатства, известного своими бирюзовыми и позолоченными интерьерами. Сегодня в доме царила особая суета. По мере приближения заката оранжевый осенний свет растекался по пышным долинам и покатым холмам Келецкого воеводства; очаг в доме был разожжен, клацали ложки, шипела печь, и церковные колокола создавали обычный фон для семейной идише-польской болтовни[39]. И тут раздался новый звук: первый крик новорожденного.

Моше и Лия были людьми современными, но соблюдали обычаи, как и трое их старших детей. Они впитали в себя польскую культуру и при этом чтили еврейские традиции. Моше бывало спешил домой или в shtiebel (молельный дом) на субботнее застолье и молитву, быстрым шагом он проходил через открытые городские площади, окруженные рядами домов, покрашенных в пастельные цвета, мимо евреев-торговцев и сельчан-христиан, которые жили и трудились бок о бок. Но тем вечером, по-осеннему зябким, он шел даже быстрее обычного. По традиции в доме зажигали свечи и встречали шабат, словно невесту, но в тот день Моше предстояло приветствовать нового гостя. Еще более желанного.

Войдя в дом, он увидел ее: свою третью дочку, которая тут же стала сияющим светом его проницательных очей. На иврите имя Ривка имеет много значений, в том числе родственная, объединяющая и даже пленительная. В