Наша счастливая треклятая жизнь - Александра Коротаева

Сейчас придется лезть через ограду, а она, между прочим, в два человеческих роста с торчащими железными пиками. Подошли два рыболова. С восхищением наблюдают, с какой легкостью я преодолеваю препятствие. Один, прищурившись, глядя на меня снизу: «Какая девушка спортивная! Я за такой через любой забор полезу!» Я улыбаюсь. Эх, дядя, думаю я, мне уж шестой десяток, лет на десять тебя постарше буду. Но приятно, что ни говори!

Когда мне было года два-три, произошел такой случай. Мы с девочкой стояли на углу нашей улицы, а мимо проходил человек с огромным бревном на плече. Он нес его медленно, с трудом. На конце бревна был острый железный штырь. Когда дядька стал поворачивать за угол, что-то произошло, но что, я не поняла, только почувствовала, что шея моя стала мокрой. Какой-то прохожий схватил меня на руки, и мы очень быстро побежали. Откуда-то появилась мама, охнула, сгребла меня в охапку, и мы опять побежали, еще быстрее. Очень мне понравилось так быстро бегать, но мамино лицо, вымазанное чем-то красным, меня пугало. Помню большую каменную стену, через которую мама со мной перелезала. Потом провал — ничего не помню. А дальше было совсем весело: какие-то мази, от которых мне было щекотно шее, и бинты, в которых мы с мамой всегда путались.

Когда я выросла и смотрела на высокий гладкокаменный забор горбольницы, меня охватывала гордость за свою спортивную маму!

Проходит пара с коляской. Оба вытянули шеи и шипят, как гуси, на своего младенца, который, видно, дал слово не закрывать рта всю прогулку. Коляска дергается, скрипит, родители трясут погремушками, отталкивают друг друга локтями и шепотом матерятся в сторону. Он нервно закуривает сигарету и успокаивается. Она: «Чо ты там идешь? Типа он не виноват! Я тебе два раза сказала: „Соску возьми, блин!“ Идет он! Курит! Накуриться никак не может! Иди, блин, успокаивай теперь его!» Она отбирает у него сигарету и глубоко затягивается. Он хватает коляску и в мгновение ока, как хищник с добычей, скрывается между деревьев. Она идет, машинально потряхивая погремушкой.

Помню свои первые игрушки. Два больших пластмассовых попугая, ярко раскрашенных, с большими клювами… Я их боялась, но, когда начинали трясти ими, они гремели и становились веселыми. Железная божья коровка, красная в черный горох… Нанка заводила ее ключом, и та ездила по полу, громко жужжа… Негр Джек с кудрявой головой и большими розовыми губами… Резиновая уточка с добрыми подведенными глазами… Старая кукла Даша с длинными косами, тряпичным телом и отбитым носом… Но самый любимый — Минька! Серый полотняный мишка с носом из черных ниток. Он всегда спал со мной. До своих девяти-десяти лет помню его всегда рядом с собой.

Когда я стала постарше (три-четыре года), были другие игрушки. Деревянный конструктор! Гладкие, очень яркие, разноцветные и разных форм детали: конусы, цилиндры, ромбы, арки. Мы с Нанкой строили из них дворцы и с наслаждением их разрушали. Очень любили мозаику. Их было у нас несколько. В пластмассовой круглой коробке были разноцветные шарики, как маленькие пуговки, а дно коробки было все в дырочку, и, чтобы сделать узор, надо было шарик закрепить в дырочке. А другая мозаика лежала в большой картонной коробке, и шарики были больше. Если кому-то из нас попадалась в руки коробка, мы поднимали ее высоко над головой и изо всех сил начинали трясти. Это был призыв к игре, всегда принимавшийся с диким восторгом.

Помню железный грузовик, у которого отваливались дверцы, а из кузова всегда кто-то из пассажиров падал на пол, и тогда его приходилось привязывать. Да, был еще Пупс! Большой пластмассовый ребенок с игриво закрученным чубчиком на лбу. Руки и ноги у него болтались на растянутых резинках. Если его закутать в одеяло и взять на руки, то ноги почти доставали до пола. Мама регулярно меняла резинку или завязывала узлом, но Пупс все равно продолжал «расти». Мы его часто купали.

Два мяча у нас было. Один старый, темно-зеленый, а другой — красно-синий с белой полосой посередине. Старый — глухой, а новый — звонкий и наглый. Была детская посуда — чашки, блюдца, тарелки, чайники, сахарницы. Супницы! Все очень изящное, беленькое, фарфоровое, и на каждом предмете рисунок — какие-то букетики. Лежала посуда в отдельной коробке, чтоб не побилась.

А еще, кроме Даши, у нас с Надей были две куклы, строгая частная собственность каждой из нас. Светлана и Таня. Когда-то их привез папа из командировки. Немецкие куклы необыкновенной красоты! Светлана — моя. С фарфоровой головой и целлулоидными ручками и ножками. Голубые глазки закрывались, а ротик был приоткрыт, и виднелись два фарфоровых зубика. Она была одета как младенец: ползунки, пинеточки, рубашечка, и к ним — одеяло-конверт в кружевах! Нанкина Таня — барышня. Тоже фарфоровая, в голубом платье с белыми кружевами и с настоящими черными кудрями. Вдвое больше моей, она могла стоять. Глаза закрывались большими пушистыми ресницами, и она говорила: «Мама».

У Нади был еще большой желтый мишка. Твердый, с черным кожаным носом, с подвижными лапами, умевший издавать, если его положить, угрожающий рык. Своего Миню я от него прятала.

Куда они все делись? Умерли?

Дождь то моросит, то пропадает, заставляя то открывать, то складывать зонт. Это похоже на игру.

Мама всегда пряталась от солнца под зонтиками и говорила нам, что у женщины лицо должно быть белое, а не черное, как у крестьянки. Каждое утро она пользовалась кремом и легонько, кончиками пальцев, вбивала его в щеки. Этот звук я никогда и нигде больше не слышала. Помню ее баночки с кремом. Любимые кремы — «Березовый» и «Миндальное молочко». «Огуречный лосьон» был всегда. Из косметики — только помада и белая пудра «Ландыш». Губы красила не самой помадой, а мизинцем, вымазанным в помаде, им же делала и легкий румянец, считая, что косметики на лице не должно быть видно. После «наведения красоты» просила нас с Нанкой посмотреть, не видно ли на лице пудру. Мы честно приглядывались.

Зонтиков было два, и оба предназначались для лета. Один — японский, плоский, голубого цвета, расписан попугаями и ветками цветущего дерева; он был легкий и имел круглый полированный деревянный шарик на конце ручки. А другой — фиолетовый, с прочными острыми спицами.

Оба зонтика я часто использовала в своих играх. Мне казалось, что, распластавшись на полу под раскрытым зонтом и медленно передвигаясь ползком, я похожа на черепаху. Мама серьезно спрашивала у Нанки: «Надя, ты не знаешь, откуда у нас в доме появилась черепаха?» По-моему, я еще для большей достоверности издавала какие-то звуки. Когда маме мешала крупногабаритность животного, она тихонько шептала мне: «Только не сломай мне зонт, чертова кукла!»

Другая игра: раскрытый зонт кладется на бок, на него навешивается какая-нибудь кружевная тряпка, а под него укладываются куклы. Там они спали безмятежным сном, пока мама раздраженно не говорила: «А можно теперь я поиграю с моим зонтом?!» Брала его и шла на базар. Еще одна чудесная вещь делалась с раскрытым перевернутым зонтом: положив в него кукол и упираясь им в пол, нужно было вращать ручку. Куклы разлетались, спицы трещали, но карусель выходила веселая! У «японца» оказалась короткая жизнь, а фиолетовый жил долго. Маму пережил.