Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

им использовались, и, послав этот рису­нок бастарду Бурбонскому, адмиралу Франции, попросил его изготовить такую клетку в полном соответствии с рисунком, запереть туда узника, а ключ от клетки пере­дать в собственные руки его величества.

Однако бастард Бурбонский, полагая, что такая двой­ная тюрьма будет чрезмерной жестокостью, ограничился ответом:

— Если король желает обращаться со своими узниками подобным образом, то пусть сам их и сторожит; вот тогда он сможет делать с ними все, что ему заблагорассудится, и даже пускать их на фарш.

Господин де Шатонёф был предупрежден об угрожа­вшей ему опасности; по слухам, он был любовником г-жи д'Арсинж, жены коменданта замка, и с ее помощью ему удалось бежать.

Узнав об этом побеге, король впал в неистовый гнев и приказал обезглавить сира д'Арсинжа, Ремоне, сына его жены, и королевского прокурора замка Юсон.

Как если бы все враги Людовика XI назначили встречу в Перонне, туда, в свой черед, прибыл и Филипп Брес- ский, сын покойного герцога Савойского.

Король начал беспокоиться: чествовать гостя, собрав всех его врагов, было несколько странно.

Но ведь они могли собраться и сами по себе, как волки на запах крови.

Дом сборщика налогов, где разместили Людовика XI, не показался ему надежным, и он попросил, чтобы его поселили в старом замке, в том самом замке графа Гер­берта, где вассал убил своего короля и где, как говорили, кровь Карла Простоватого все еще можно было увидеть на плитах комнаты, прилегавшей к спальне.

Просьба короля была удовлетворена без всяких возра­жений.

Все его враги смеялись и, смеясь, скалили свои острые и голодные зубы. Разве не было это чудом, милостью Небес, волей Провидения, что хитрый лис сам сунул лапу в западню?

И герцогу оставалось сделать только одно: запереть за ним дверь и никогда больше ее не открывать, а еще лучше, посадить своего пленника в одну из тех клеток, образец которых тот сам и начертил.

Между тем герцог держался стойко: король доверился ему и не должен был в этом раскаяться; тем не менее, поскольку король находился в Перонне, в замке графа Вермандуа, жил в той комнате, где некогда находился Карл Простоватый, видел у себя перед глазами кровь, въевшуюся в плиты пола, он, герцог Бургундский, будет настойчивее в отношении ряда статей, какие ему хоте­лось включить в договор, предложенный королем.

Однако следует думать, что герцог уступил навязчивой идее. Вспомним, что 8 сентября изгнанники вернулись в Льеж; вероятно, 10-го или 11-го герцог узнал об этом, а теперь было уже 10 октября.

Внезапно распространился слух, будто убит Эмберкур, убит епископ Льежский, убиты каноники.

Поверил ли герцог в эту новость или сделал вид, что поверил?

Новость, если бы она оказалась правдой, была бы роковой для короля Франции в большей степени, чем для герцога Бургундского.

И в самом деле, если бунт разжигался королем Фран­ции, то какой момент он выбрал для его начала? Тот самый, когда он отдал себя в руки своего врага!

Подобная политическая слепота определенно не была свойственна Людовику XI, человеку дальновидному. Правда, дальнозоркие порой довольно плохо видят вблизи.

В любом случае, если епископ был убит и убийство можно было вменить в вину Людовику XI, это привело бы к ссоре с папой и к ссоре с герцогом Бурбонским, одним из тех прославленных воинов, на кого король более всего рассчитывал.

Но, как известно, новости оказались далеки от истины: изгнанники не только не убили епископа, привезя его из Маастрихта, но и, когда один из них осмелился сказать о нем худое слово, тотчас же устроили суд над этим чело­веком и повесили его на придорожном дереве.

Поверил герцог этим известиям или всего лишь сделал вид, что поверил, но действовал он так, как если бы они показались ему правдивыми.

— О! — воскликнул он. — Так это правда, что король прибыл сюда только для того, чтобы обмануть меня и не дать мне быть настороже! Значит, я был прав, не доверяя этому ядовитому зверю и отказываясь от встречи с ним; ведь это он посредством своих тайных козней подстрекал злых и жестоких льежцев; но, клянусь святым Георгием, льежцы окажутся жестоко наказаны, а у моего кузена Людовика будет повод раскаяться!

И он тотчас же приказал закрыть все ворота города и не разрешать никому выходить оттуда без пропуска, под­писанного им собственноручно.

Правда, герцог пустил в ход предлог — ибо его все же мучили угрызения совести, — будто у него только что украли шкатулку, полную золота и драгоценностей, и он хочет во что бы то ни стало найти ее.

Однако от своих приближенных он не скрывал истин­ной причины принятых им мер; он расхаживал взад и вперед, мрачный и одновременно возбужденный, призы­вая всех, кто ему встречался, в свидетели предательства короля, громогласно сообщая всем, кто хотел это услы­шать, новости из Льежа, преувеличивая содержавшиеся в них ужасы и взвинчивая себя страшными угрозами мщения, несомненно для того, чтобы подготовить все умы к тому, что он намеревался сделать, и для того, чтобы они этого не устрашились.

Вскоре отзвуки этих новостей, усиленные гневом гер­цога, громовыми раскатами пронеслись под сводами ста­рого замка.

Внезапно Людовик услышал беспокойное движение по залам и коридорам, шум шагов и лязг оружия, двери закрывались и запирались на засовы, и ему крикнули, что он стал пленником.

Причины этих перемен он тогда еще не знал, и она стала известна ему лишь на следующий день, 12 октя­бря.

Людовик XI ощутил серьезность положения, но не пал духом. При нем всегда было то, то что он называл сво­ими карманными деньгами; на этот раз такими карман­ными деньгами были пятнадцать тысяч золотых экю. Он отдал эти деньги для того, чтобы разделить их между советниками герцога, однако все воспринимали его уже до такой степени обреченным, а гнев герцога казался всем настолько непреклонным, что тот, кому пленник доверил раздать эти пятнадцать тысяч экю, прежде всего большую их часть оставил себе.

Весь город пребывал в волнении, и день 12 октября прошел в тревожном ожидании того, что сделает герцог.

Тринадцатого — заметьте, что к этому времени герцог уже не мог не знать правды, — так вот, 13-го герцог созвал свой совет. Заседание продолжалось весь день и часть ночи; само собой разумеется, враги короля имели там решающий голос.

Что же касается Людовика XI, то он еще накануне предложил скрепить клятвой мир в том виде, в каком он его излагал, а именно: король брал на себя обязательство полностью