Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

увидеть гибнущим от переизбытка гордости и над­менности, и потому он имел привычку говаривать в дру­жеском кругу:

— Когда впереди скачет гордость, позор и урон идут недалеко позади.

Вести правильный бой против этой кучки людей не соизволили: каждый пошел в атаку как хотел, не следуя за своим знаменем; все спешили попасть в город, чтобы начать грабить. Это было все равно, что выкопать из земли труп, надеясь, что его похоронили вместе с драго­ценностями!

Видя этот беспорядок, льежцы вышли через проломы в стенах, напали на бургундцев и устроили им страшную резню.

И тогда стало понятно, что с этими доведенными до отчаяния людьми следует считаться.

Сир д'Эмберкур был ранен, а сир де Саржин убит. Вся армия герцога выступила против Льежа и расположилась в одном из его предместий. Король и французы расквар­тировались на большом хуторе в некотором удалении от города.

Никто не боялся вылазки льежцев. Разве могли эти умирающие предпринять подобную попытку?

Около полуночи прозвучала тревога: лагерь подвергся нападению.

И кто же на него напал? Неужели жители города? Это было бы невероятно! Нет, в атаку пошли шестьсот чело­век из Франшимона, все как один лесорубы и угольщики. Эти шестьсот человек, а по другим сведениям, их было триста, ринулись на лагерь и атаковали сорок тысяч человек под командованием короля и герцога!

Если бы, вместо того чтобы идти в атаку с громким гиканьем, о чем сообщают хронисты, они атаковали бы короля и герцога бесшумно, кто знает, чем бы это кон­чилось?

Герцог проснулся первым, соскочил с постели и воору­жился. Выйдя наружу, он обнаружил, что одни кричат «Да здравствует Бургундия!», а другие — «Да здравствует король!». Со всех сторон его окружали враги.

Хозяин дома, где расположился герцог, и хозяин хутора, где остановился король, послужили проводни­ками этим угольщикам, которые, не ведая, кто такие Леонид и его триста спартанцев, бросились на бургунд­ский лагерь точно так же, как некогда спартанцы броси­лись на лагерь персов.

Жилище короля подверглось нападению одновременно с жилищем герцога, однако первое из них имело лучшую охрану, чем второе. Шотландские лучники сосредоточи­лись у ворот хутора и обстреливали как франшимонцев, напавших на короля, так и бургундцев, пришедших его защищать.

Когда франшимонцы были отбиты, у города не оста­лось более никакой надежды; те его жители, кто хотел спасти свою жизнь и укрыться в безопасном месте, были уведомлены, что они могут покинуть город в течение ночи. Ничего не было проще: новый оборонительный вал, еще не завершенный, был открыт со всех сторон.

Время поджимало: герцог решил начать приступ на следующий день.

Когда королю стало известно об этом решении, он сделал все возможное, чтобы помешать его исполнению. По его словам, не следовало рисковать, вступая в бой с обреченными людьми, которые своей ночной атакой доказали, на что они способны; через два дня они сами сдадутся на милость победителя.

— Что ж! Если король боится, — заявил герцог, — пусть бежит в Намюр.

Король остался.

Жители Льежа не могли представить себе, что на них нападут в этот день: было воскресенье. Они бодрствовали уже целую неделю и умирали от усталости.

В назначенный час бургундская армия двинулась на оборонительные укрепления; разделившись на две колонны, она атаковала город с двух противоположных концов.

Однако, к великому удивлению командиров и солдат, подступы к городу никто не защищал: был час трапезы и все обедали.

«Во всех домах мы нашли накрытые столы»[19], — говорит Коммин.

К полудню город уже был взят и разграблен.

Король к этому времени тоже расположился обедать.

К нему приехал герцог.

— Так что будем делать с Льежем, государь? — спросил он.

Нам не хотелось бы сопоставлять с кем-либо короля Людовика и в еще меньшей степени жителей Льежа, но это было то же самое, как если бы Макера спросили: «Так что будем делать с Бертраном?»

Ответ был достоин Людовика XI. Послушайте его и оцените.

— Перед дворцом моего отца, — сказал он, — росло большое дерево, на котором вороны свили себе гнезда; вороны ему досаждали, и он приказал разрушить эти гнезда, причем такое повторялось дважды. Через год, когда вороны опять взялись за свое, отец приказал выкорчевать дерево, и с тех пор вороны больше не мешали ему спать.

Под воронами подразумевались льежцы, под дере­вом — Льеж.

И Льеж был уничтожен с корнем.

В первый день убили всего лишь двести человек, но три дня спустя убивали и топили уже изо всех сил.

Один писатель, Монстерус, сообщает, что всего было убито сорок тысяч мужчин и утоплено двенадцать тысяч женщин и детей. Сократим это число вдвое, то есть до двадцати шести тысяч человек: тринадцать тысяч оста­вим на совести короля и тринадцать тысяч — на совести герцога.

Второго ноября, то есть через день после взятия Льежа, король наконец-то отбыл во Францию.

Он провел три трудные недели, до того трудные, что по возвращении в Париж впал в сильное расстройство.

Герцог проводил короля на пол-льё от Льежа. Сиры д’Эскерд и д’Эмери сопровождали его вплоть до церкви Богоматери Льесской в Пикардии.

Спустя неделю герцог в свой черед покинул Льеж; уез­жая, он оставил приказ сжечь и разрушить Льеж, подобно Динану.

На расстоянии одного льё от города он обернулся и увидел пламя и дым: его приказ был выполнен.

XVII. ПРЕКРАСНЫЙ ДОГОВОР В РУКАХ У ГЕРЦОГА БУРГУНДСКОГО

Тем временем Людовик XI возвращался в полном уны­нии.

Его, человека сообразительного, его, образцового короля, его, новоявленного Тиберия, создавшего такую блестящую теорию власти, провели, как ребенка! Ему казалось, что все кругом, и стар и млад, насмехаются над ним.

И, как уже было сказано, он заболел от неистовой злобы.

Тем не менее он не хотел от нее умирать: ему нужно было отыграться. И вначале он отыгрался на сороках, сойках и совах.

Сказанное довольно непонятно, но погодите.

Однажды утром, уже после выздоровления, он, по сво­ему обыкновению, вышел на воздух и, тая в себе стыд, стал прогуливаться по улицам Парижа.

Проходя мимо какого-то дома, он заметил висевшую там клетку; в клетке прыгала сорока.

— Перетта! — крикнула птица.

Король обернулся.

— Перетта! Перетта! — повторяла птица.

Так звали любовницу