В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев

class="p1">Цзун, у которого на любую ситуацию всегда найдется пословица, характеризовал на этот раз наше положение неутешительно: «Три дня рыбу ловить, два дня сети сушить — много не наловишь»...

5 августа. Дождь перестал. Перевозим вещи на пароме: всю дорогу затопило. Нагружаем телеги и едем. Солнце жжет отчаянно, тяжелая сырая жара. Добираемся до реки Ло и нанимаем большую лодку с крытым помещением для пассажиров.

Стремительно несемся по течению. Бешеная струя мчит комья бурой пены. Кругом — наводненная страна. Ребятишки и бабы, вооруженные вилами, вылавливают из реки хворост, доски, гаолян. Порой крупная хворостина несется сравнительно далеко от берега. Ребятишки вплавь, саженками, быстро достигают ее и торжествуют.

Наслаждаемся свежим воздухом и ласковым вечерним ветерком. Потухающее солнце сползает с нежно-зеленого небосклона. Мы все мчимся. Отдавшись стремительному движению, так дивно отдыхаешь. Нервы успокаиваются, не хочется ни думать, ни трогаться с места. Гора Суншань, одетая густыми облаками, все время: в виду. Проплываем мимо затейливых лессовых наслоений. Этаж над этажом, живут, копошатся люди. Вся деревня помещается на одном таком утесе, других построек мало. Беседую с лодочниками. Тема вечно одна; рассказы о далекой стране.

Уже в темноте пристаем к берегу. Вблизи слышно» кряхтенье и причудливый унисон лягушек. Сырой туман облепляет плотной сетью тело и лицо, тяжело дышать. Надвигается гроза. Сплошная темно-синяя масса застилает добрую половину неба, и на ней молния мгновенными вспышками вырисовывает контуры облаков. Картина великолепная. Словно кто-то смелый, умный, могучий, скрываясь в синей темноте, светозарным штрихом шлет глазу восхитительный намек. То вдруг взовьется блестящий горизонтальный излом, то сверкнет огненное око, то рассечет темную массу нестерпимо блистающее лезвие. В тишине при луне это сильное, внезапное, прихотливое зрелище восхищает глаз до восторга.

6 августа. Около Яньцзисяня погружаемся на четыре телеги и едем к парому. Каким чудом держатся телеги, поставленные чуть не боком и к тому же всего одним колесом на твердую поверхность палубы, а другим на хрупкий настил, — понять не могу. Интересна система подтягивания парома: с носа тянут веревку, затем в воду бухает якорь, и мы резко пересекаем реку.

Мы в стране колоссальных лессовых отложений. Дорога — ущелье в его слоях. Лесс напоминает сталактиты: башенки, столбы, остроконечные, словно обсосанные, глыбы.

Дорога все труднее и труднее. Мулы выбиваются из сил. На колдобинах телеги опрокидываются.

Измученные, добираемся до деревушки Футунь. Спим вповалку на земле.

7 августа. Поднимаемся в гору Суншань, как всегда, в облаках. По долине ползет едкий тяжелый туман. Оседает на лицо, погружает в тупую задумчивость.

Телеги не едут: мулы выбились из сил, отказываются везти. Малейший подъем вызывает исступленные крики погонщиков: тига-тига, трр-трр. Ни с места. Приводят быков. Огромные туши тупо, горбом тащат телеги в гору по ужасающей дороге, которую даже трудно назвать таковой. Просто глыбы камней, никак не прилаженных друг к другу, и на то, что это не случайность, указывает лишь бордюр да памятники, говорящие о чжисянях, строивших дорогу. Можно расхохотаться, читая эти панегирики, если не принять во внимание, что китайское искусство бессильно против дождя.

Подъем все круче и круче. Выкрутасы, проделываемые телегой, не подлежат описанию. Быки спокойно прут возы, мулы нервно напрягаются, падают, люди отчаянно кричат.

Добираемся, наконец, до границы уездов.

Нас встречает посланный с визитной карточкой, на которой написано: «Ничтожный младший брат Ван Юнь-хань почтительно кланяется». По китайским обычаям это — просто изысканная вежливость. Русским эквивалентом китайскому «ничтожному человеку» является «покорнейший слуга». «Пресловутые китайские церемонии» и «китайская вежливость» — результат фельетонного просвещения нашей русской публики. Филологу же ясно, что некоторые слова и выражения выветриваются одинаково у всех народов. Русские выражения «милостивый государь» и «покорнейший слуга» отнюдь не указывают на отношения между адресатом и пишущим, напоминающие отношения раба к господину и феодала к сюзерену.

Чжисянь Ван Юнь-хань предупредительно приглашает нас остановиться в его ямыне, когда мы прибудем в Дэнфынсянь, так как приличных гостиниц в городе не имеется. Вместе с посланным явились и чжисяневы воины. Вооружены они до смешного плохо. Приклады сколочены из прежних луков, кремневые пищали — просто загляденье. Зато на спинах у них написано «смелые и храбрые». Беседую с ними. Оказывается, они солдаты только на время беспорядков, в остальное время занимаются сельским трудом.

Едем дальше. Дорога теперь идет под уклон, спускается в долину. Пейзаж дикий и красивый. Долина вся в обсосанных водой глыбах. Горы невысоки, но величественны. Тучи, косматые, клубящиеся всеми оттенками темных цветов, засасывают вершины.

Красиво до безумия! Не хватает только звука. И кажется, что объятое мраком под нависшими космами, ущелье угрюмо и сосредоточенно молчит, готовя звук. Проезжаем мимо больших местечек. Все население высыпает навстречу, не столько из-за нас, сколько из-за телег, которые здесь неслыханно редки.

Останавливаемся около шести каменных колонн от ворот эпохи Хань. Вообще, надо сказать, что каменистая местность вокруг Центрального Священного пика бедна древними остатками.

«Изголодавшийся» Шаванн набрасывается на барельефы колонн. Ханьская скульптура — центральная задача его экспедиции.

Шаванн, изучая ханьскую скульптуру (добуддийскую, оригинальную), доказал, что она относится ко времени около начала нашей эры (до Шаванна считали, что много раньше).

Для истории китайского искусства и всей китайской культуры очень важно установить тот кардинальный пункт, с которого началась замена древнего искусства новым, навеянным буддийскими иконами и буддийским статуарием. Правда, буддийское (так же как и иранское) влияние было только влиянием: оно претворялось в китайском искусстве, но никогда не стирало его. Однако китайский древний добуддийский орнамент, по-моему, заслуживает совсем особого уважения. Он отвечает всем требованиям орнаментального искусства: строг, условен, полон идейной сжатости, намека, легко применим к вещам. Не то мы видим на произведениях более позднего происхождения. Буддийское искусство, вторгшееся в Китай в первых веках нашей эры, сообщило китайскому искусству не только сюжетные идеи, но и самый стиль письма. И это, по-моему, плохо отразилось на орнаменте. Его стали составлять из цветов, выкрученных на индийский манер. В нем появились сигматические извивы стеблей, совмещение зубцевидных листьев и т. д. Таким образом была потеряна древняя строгая простота и сила.

Барельефы очень интересны. Они дополняют серию ханьских барельефов в Шаньдуне. Та же простая и вместе с тем смелая и тонкая картина повседневной жизни той эпохи, что и в шаньдунском Улянсы. Замечаем особую трактовку мифологических сюжетов. Много загадочных изображений, фигур, намеков, нам непонятных. Несомненно, что эти барельефы — первая необходимость для всякого изучающего китайское искусство и древний фольклор.

Далее трудности пути прямо необоримы. Если бы кто-нибудь сказал мне, что это — дорога, я принял бы это за издевку. Но