Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова

на место не ставили. С первого разговора этот скомороший князь начал мне нравиться. Я нащупал под рубашкой нож, который незаметно сунул за пояс перед выходом. Узнаю скоро, придётся ли пустить его в дело.

* * *

Во вторую нашу встречу скомороший князь снова убедил меня, что стоит его уважать: подкрался ко мне так искусно, что я не замечал его приближения до тех самых пор, пока он не опустился на бревно напротив меня. Я снова сидел у костра: не знал, когда именно он придёт, и решил заранее приготовиться, заодно и воздухом подышать. Нож снова был при мне.

Мы посидели с минуту в молчании. Я смотрел на него: и правда, не соврала девка, не нашлось бы ни клочка кожи, не укрытой чем. Перчатки – и те были долги, до локтей, чтобы, не приведи Золотой Отец, не увидели голых рук. Я пытался различить блеск глаз в прорезях маски, но не смог. Были ли там глаза? Был ли рот, что произносит слова? Было ли что-то человечье? Рудо скакал по берегу, радуясь свободе, а я вдруг пожалел, что верного друга и защитника нет рядом. Вспоминались все небылицы и слухи: о звериных клыках, о шерсти по всему телу, о нескольких парах глаз. Только ходили тут разные, и клыкастые, и шерстистые, и никому не пришло в голову прятать свои увечья, напротив, выставляли и хвалились, номера придумывали такие, чтобы чуднее отметины Мори преподнести. Чем дольше сидели, тем жутче мне становилось, тем сильнее разгорелась фантазия, рисуя самые странные обличия. Наверное, это и было нужно князю Трегору.

Должно быть, он тоже разглядывал меня. Я не чувствовал взгляда, и мне было неуютно сидеть перед молчаливой фигурой, у которой ни глаз, ни остального лица не видно – словно от истукана чего-то жду. Наконец, он протянул ко мне руку и поддел край рукава, обнажая ожоги.

– Мне сказали, ты сокол. Только бывают ли соколы без крыльев?

Я одёрнул рукава. Самоволие мне не понравилось.

– Не сокол я. Не бывает без крыльев.

Наверное, слова прозвучали резко и обидчиво: свежи были раны, не унималась боль, хоть я изо всех сил гнал её и не думал о том, что мне теперь делать и кем быть.

– Потерялся, стало быть. В себе и вокруг себя. Бывает и такое. Цепляешься за птичье имя, а человеком стать боишься. Прав я?

Меня будто ковырнули ножом, срывая болячку с самого сердца. Я метался внутренне: скомороший князь, весь закрытый, непонятный, пугающий, хотел, чтобы я ему открылся и даже пытался заглянуть мне в душу, небезуспешно, между прочим. Я тут же вспомнил, для чего просил Ольшайку проводить меня к нему. И князь как прочёл мои мысли.

– Скажи-ка, сокол, зачем ты меня искал? Искал ведь, знаю. Нечистецы не с одним тобой дружбу водят.

Будто услышав его слова, со стороны озера закричали мавки и водяницы, залились визгливым бабьим хохотом.

Я посмотрел на Трегора долгим взглядом. На вощёную кожаную маску в тонких, едва заметных трещинах. На серый шерстяной плащ, добротно сшитый, наглухо застёгнутый. На перчатки и сапоги, сработанные из той же крепкой коричневой кожи, что и маска. На брошь с тремя рогами. Отметил, что, судя по фигуре, ширине плеч и голосу, передо мной взрослый крепкий мужчина, примерно одного со мной возраста. Подумал, умеет ли он драться и одолеет ли меня. Одолеет, наверное, даже если биться не обучен: я ещё слаб. Зато на моей стороне скорость и неожиданность. Никто не станет ждать, что гость всадит в тебя нож, особенно, если этот гость – сокол, пусть и бывший.

Истод признался мне, что безликие – его рук дело. И про Морь сказал. Но что же, один он её взрастил и выкормил? Один приручил тварей и хворь? Может, может быть. Но сильна байка, будто злобный скомороший князь мстит здоровым, хочет всех сделать увечными, мечеными, чтобы пополняли шутовские ряды и платили дань в его казну. Убью его – и стану героем побывальщин, песен и баек. Даже если он невиновен, донесёт молва до Страстогора, что изгнанный им сокол убил того, кто пугал люд одним своим существованием. Убью ради Страстогора: пусть знает, что я не предал его, выполнил приказ, даже когда стал ему не нужен. Простит он меня?..

Нет, не простит.

– Убить тебя пришёл, – признался я. – Вот так.

Трегор широко развёл руки в стороны.

– Так вот он я. Перед тобой. Убивай.

Я выхватил нож, и лишь Серебряная Мать, взирающая на нас сверху, могла знать, что случилось бы: вонзил бы лезвие в мякоть сбоку от трёхрогой брошки на плаще или передумал бы за миг до удара. Скомороший князь резким движением перехватил мою руку и больно выкрутил запястье, так, что пальцы сами собой разжались и нож выпал на землю, схваченную первым морозом. Я втянул воздух сквозь зубы, сдерживая стон.

– Не вышло? – спросил он с издёвкой.

Я оскалился и не удостоил его ответом. Нож подбирать тоже не стал.

– Убей, если сможешь, только сам-то хочешь умирать? – продолжил Трегор. – Видишь, сколько здесь моих людей? – Он махнул рукой в сторону, где шуты разучивали какое-то неведомое представление, раскручивая огненные колёса и рассыпая снопы алых искр. – Не думай, что после этого твоя собственная смерть будет такой же лёгкой, как моя. Ты ведь не жаждешь уйти в свиту к Владычице Яви?

– Может, и не хочу, только жить тоже не для чего.

– Лжёшь.

– Не лгу.

Мне хотелось встать, подозвать Рудо и с позором уйти – через чащи, через Великолесье, всё равно куда, лишь дальше от этого человека. В моих представлениях наш разговор шёл совсем не так, но что-то удерживало меня, какое-то смутное желание если не раскрыться, то сказать ему чуть больше того, что я уже сказал. Что-то было в этом Трегоре такого, чего я не встречал ни в одном из людей.

– Ты мог бы наняться в дружину к любому из князей. Мог бы стать вольным наёмником. Мог бы пристроиться в охрану купеческих обозов. Мог бы уехать в Царство или того дальше, в Мостки. Ты молодой и сильный мужчина, ты обучен многому, пусть и самонадеян. Не знаю, что с тобой произошло и чем ты насолил своему князю, но жизнь тебе светит ещё долгая, чувствую, Господин Дорог ещё не сплёл твой путь до конца.

– Мог бы, да не хочу. Я сокол, понимаешь? С обрезанными крыльями, ненужный, но тут, – я ударил себя в грудь и еле сдержал кашель, каким мне пыталась отомстить затянувшаяся рана в боку, – тут ещё сокол. Я должен летать.

– Забавное дело. Человека назвали соколом, а когда попытались вновь назвать человеком, он вцепился в птичье звание и не пожелал его отдавать. То говоришь, что не сокол больше, то вновь вспоминаешь старое имя и цепляешься за него когтями. Ты занятный собеседник. Таких гостей у меня ещё не было. Есть у тебя имя человечье?

– Лерис, – обронил я. – Лерис Гарх.

Трегор склонил голову в маске и капюшоне, не ясно, на меня глядя или в сторону.

– Так вот же. Вот оно, сердце твоё. Ты – Лерис Гарх, так зачем хочешь быть Кречетом? По глазам твоим вижу: ты опустился на самое дно и вот-вот в иле завязнешь. Ещё не поздно всплыть на поверхность. Всплыть и вдохнуть. Свободный человек сильнее утонувшей птицы.

Я отвёл взгляд и просто слушал его приглушённый маской голос. Так мне казалось, будто я говорю не с человеком, а с чем-то иным, будто голос идёт из земли, из озера, будто это ивы и ели говорят мне, как поступить. И тут же во мне выросло возмущение: как этот скоморох смеет указывать мне, что делать? Что же он, возомнил себя ни много ни мало властителем судеб? Если я послушаю его, выходит, я нарушу волю Господина Дорог? Или это Господин Дорог привёл меня к нему, не позволил убить и говорит со мной устами Трегора?

Я запутался. Голова у меня заболела, в груди привычно заныла