Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Умница, она не задала мне ни единого вопроса.Знала, что Афанасий Зюкин зря подобными фразами бросаться не станет. На мигозабоченно сдвинула брови и поманила меня своей маленькой ручкой.

Я проследовал за ней через несколькосообщающихся комнат в будуар. Прикрыв дверь, Изабелла Фелициановна опустиласьна постель, мне жестом велела сесть в кресло и сказала одно-единственное слово:

– Говорите.

Я изложил ей суть дела, не утаив ничего.Рассказ получился длинным, потому что событий за последние дни произошло много,но короче, чем можно было бы ожидать, ибо Снежневская не ахала, не хваталась засердце и ни разу меня не перебила – только всё быстрее перебирала изящнымипальчиками гипюровый воротник.

– Михаил Георгиевич в смертельнойопасности, да и над всем домом Романовых нависла страшная угроза, – такзакончил я свою пространную речь, хотя мог бы обойтись и без драматизма, потомучто слушательница и так отлично всё поняла.

Долго, очень долго Изабелла Фелициановнамолчала. Никогда еще я не видел на ее кукольном личике такого волнения, даже когда,по заданию Георгия Александровича, забирал у нее письма цесаревича.

Не выдержав паузы, я спросил:

– Скажите, есть ли какой-нибудь выход?

Она грустно, и, как показалось, с участиемподняла на меня ярко-синие глаза. Но голос ее был тверд:

– Есть. Только один. Пожертвовать меньшимради большего.

– «Меньшее» – это его высочество? –уточнил я и самым постыдным образом всхлипнул.

– Да. И, уверяю вас, Афанасий, такоерешение уже принято, хотя вслух о нем никто не говорит. Побрякушки из coffret –ладно, но «Орлова» этому доктору Линду никто не отдаст. Ни за что на свете. ВашФандорин – ловкий человек. Идея с «прокатом» гениальна. Дотянуть до коронации,а потом уже будет все равно.

– Но… Но это чудовищно! – невыдержал я.

– Да, с обычной человеческой точки зренияэто чудовищно. – Она ласково дотронулась до моего плеча. – Ни вы, ния так со своими детьми не поступили бы. Ах да, у вас же, кажется, нетдетей? – Снежневская вздохнула и проговорила своим чистым, звонкимголоском то, о чем я и сам задумывался не раз. – Быть рожденным вцарствующем доме – особая судьба. Дающая небывалые привилегии, но и требующаяготовности к небывалым жертвам. Позорный скандал во время коронации недопустим.Ни при каких обстоятельствах. Отдавать преступникам одну из главных регалийимперии тем более недопустимо. А вот пожертвовать жизнью одного из восемнадцативеликих князей очень даже допустимо. Это, конечно, понимает и Джорджи. Чтотакое четырехлетний мальчик рядом с судьбой целой династии?

В последних словах прозвучала явная горечь, нов то же время и неподдельное величие. Слезы, выступившие на моих глазах, так ине покатились по щекам. Не знаю отчего, но я чувствовал себя пристыженным.

Раздался стук в дверь, и англичанка-нэнниввела двух премилых близнецов, очень похожих на Георгия Александровича – такихже румяных, щекастеньких, с живыми карими глазками.

– Спокойной ночи, маменька, –пролепетали они и с разбегу бросились Изабелле Фелициановне на шею.

Мне показалось, что она их обнимает и целуетгорячее, чем того требовал этот обыкновенный ритуал.

Когда мальчиков увели, Снежневская сновазаперла дверь и сказала мне:

– Афанасий, у вас глаза на мокром месте.Немедленно перестаньте, иначе я разревусь. Это со мной бывает редко, но уж еслиначну, то остановлюсь не скоро.

– Простите, – пробормотал я,нашаривая в кармане платок, но пальцы плохо слушались.

Тогда она подошла, вынула из-за манжетакружевной платочек и промокнула мне ресницы – очень осторожно, как если быбоялась повредить грим.

Вдруг в дверь постучали – настойчиво, громко.

– Изабо! Открой, это я!

– Полли! – всплеснула рукамиСнежневская. – Вы не должны встретиться, это поставит мальчика в неловкоеположение. Быстро сюда!

– Сейчас! – крикнула она. –Только надену туфли!

Сама же тем временем отворила створку большогозеркального шкафа и, подталкивая острым кулачком, затолкала меня внутрь.

В темном и довольно просторном дубовомгардеробе пахло лавандой и кельнской водой. Я осторожно развернулся,устраиваясь поудобнее, и постарался не думать, какой случится конфуз, если моеприсутствие обнаружится. Впрочем, в следующую минуту я услышал такое, что оконфузе и думать забыл.

– Обожаю! – раздался голос ПавлаГеоргиевича. – Как же ты прекрасна, Изабо! Я думал о тебе каждый день!

– Перестань! Полли, ты простосумасшедший! Я же тебе сказала, это была ошибка, которая никогда больше неповторится. И ты дал мне слово.

О господи! Я схватился за сердце, и от этогодвижения зашуршали платья.

– Ты клялся, что мы будем как брат исестра! – повысила голос Изабелла Фелициановна, очевидно, чтобы заглушитьнеуместные звуки из шкафа. – К тому же телефонировал твой отец. Он сминуты на минуту должен быть здесь.

– Как бы не так! – торжествующевоскликнул Павел Георгиевич. – Он отправился в оперу с англичанами. Намникто не помешает. Изабо, зачем он тебе? Он женат, а я свободен. Он старше тебяна двадцать лет!

– А я старше тебя на семь лет. Это дляженщины много больше, чем двадцать лет для мужчины, – ответилаСнежневская.

Судя по шелесту шелка, Павел Георгиевичпытался ее обнять, а она уклонялась от объятий.

– Ты – как Дюймовочка, – пылкоговорил он, – ты всегда будешь моей крохотной девочкой…

Она коротко рассмеялась:

– Ну да, маленькая собачка – до старостищенок.

И вновь постучали в дверь – еще настойчивей,чем в прошлый раз.

– Барыня, Георгий Александровичпожаловали! – раздался испуганный голос горничной.

– Как так? – переполошился ПавелГеоргиевич. – А опера? Ну всё, теперь он точно загонит меня воВладивосток! Господи, что делать?

– В шкаф, – решительно объявилаИзабелла Фелициановна. – Живо! Да не в левую створку, в правую!

Совсем рядом скрипнула дверца, и я услышал вкаких-нибудь трех шагах, за многослойной завесой платьев, прерывистое дыхание.Слава богу, мой мозг не поспевал за событиями, не то со мной, наверное, приключилсябы самый настоящий обморок.