Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– Ну наконец-то! – услышал ярадостный возглас Снежневской. – Я уж не чаяла! Зачем обещать, а послезаставлять ждать?

Раздался звук продолжительного поцелуя, заплатьями скрежетнул зубами Павел Георгиевич.

– Должен был отправиться в оперу, носбежал… Этот негодяй Полли… В шейку, дай в шейку… И вот сюда, сюда –непременно…

– Не сразу, не сразу… Выпьем шампанского,в гостиной уж приготовлено…

– К черту шампанское! Я весь горю.Беллочка, без тебя я здесь был, как в аду. О, если б ты только знала!.. Нопосле, после… Расстегни этот проклятый воротник!

– Нет, это невыносимо! – донесся изшкафа прерывающийся шепот.

– Сумасшедший… Вся семья сумасшедшие… Тыначал что-то говорить о Полли?

– Мальчишка совсем отбился от рук!Решено, я отправляю его на Тихий океан. Ты знаешь, по-моему, он к тебенеравнодушен. Сопляк. Я знаю, что могу полностью на тебя положиться, однакоучти, что в плавании он подхватил дурную болезнь…

Гардероб качнулся, хлопнула дверца.

– Он лжет! – истошно закричал ПавелГеоргиевич. – Я вылечился! Ах, подлец!

– Что-о-о?! – страшным голосомвзревел Георгий Александрович. – Как ты… Да как ты… посмел?!

В ужасе я приоткрыл дверцу и увидел такое, чтобыло бы невозможно представить и в самом кошмарном сне: их высочества вцепилисьдруг другу в горло, причем Павел Георгиевич лягал отца носком сапога полодыжкам, а Георгий Александрович выкручивал сыну ухо.

Изабелла Фелициановна попробовала быловклиниться между дерущимися, но генерал-адмирал слегка задел маленькую балеринулоктем, и она отлетела к постели.

– Афанасий! – повелительно крикнулаСнежневская. – Они убьют друг друга!

Я выскочил из гардероба, готовый принять насебя удары обеих сторон, но это не понадобилось, потому что их высочествауставились на меня во все глаза, и от этого сражение прекратилось само собой.

Я случайно увидел в трюмо свое отражение исодрогнулся. Волосы растрепаны, бакенбарды всклокочены, а к плечу прицепилосьчто-то розовое, кружевное – то ли лиф, то ли панталоны. От совершеннейшейпотерянности я сдернул постыдный предмет и спрятал его в карман.

– Не… не будет ли каких-нибудьприказаний? – пролепетал я.

Их высочества переглянулись, и вид у обоих былтакой, будто с ними вдруг заговорил гобелен или стенной барельеф. Во всякомслучае, угроза сыно– или отцеубийства явно отпала, и я вновь поразилсяприсутствию духа и остроте ума Изабеллы Фелициановны.

Судя по всему, о том же подумали и ихвысочества, потому что одновременно сказали почти одно и то же.

– Ну, Белла, ты удивительнейшаяженщина, – пробасил Георгий Александрович.

А Павел Георгиевич пропел растеряннымтенорком:

– Изабо, я никогда тебя не пойму…

– Ваши высочества, – вскинулся я,осознав, в каком кощунственном заблуждении пребывают великие князья. – Явовсе… Я не…

Но Павел Георгиевич, не выслушав, обернулся кСнежневской и с детской обидой воскликнул:

– Ему, ему, значит, можно, а мне нельзя?

Я вовсе утратил дар речи, не зная, какразрешить эту ужасную ситуацию.

– Афанасий, – твердо сказалаИзабелла Фелициановна. – Сходите в гостиную и принесите коньяку. Да незабудьте нарезать лимон.

Я с неимоверным облегчением бросился выполнятьприказание и, честно говоря, не слишком торопился возвращаться. Когда же вошелс подносом, застал совсем другую картину: балерина стояла, а их высочествасидели по обе стороны от нее на пуфиках. Мне некстати вспомнилось представлениецирка Чинизелли, куда мы с мадемуазель водили Михаила Георгиевича на Пасху. Тамна тумбах сидели рычащие львы, а между ними расхаживала храбрая тоненькая дрессировщицас огромным хлыстом в руке. Сходство усугублялось еще и тем, что ростом все трое– стоящая Снежневская и сидящие великие князья – были вровень.

– … Люблю вас обоих, – услышал я иостановился в дверях, потому что соваться с коньяком было явно не ко времени. –Вы оба мне родные – и ты, Джорджи, и ты, Полли. Вы ведь тоже друг друга любите,правда? Разве есть на свете что-нибудь драгоценнее нежной привязанности иродственных чувств? Мы же не какие-нибудь вульгарные мещане! Зачем ненавидеть,если можно любить? Зачем ссориться, если можно дружить? Не поедет Полли ни вкакой Владивосток, нам будет без него плохо, а ему без нас. И мы отлично всёустроим. Полли, когда у тебя дежурство в гвардейском экипаже?

– По вторникам и пятницам, –захлопал глазами Павел Георгиевич.

– А у тебя, Джорджи, когда заседания вминистерстве и Государственном совете?

Георгий Александрович с несколько туповатым(прошу прощения, но иного определения подобрать не могу) видом ответил:

– По понедельникам и четвергам. А что?

– Видите как удобно! – обрадоваласьСнежневская. – Вот всё и устроилось! Ты, Джорджи, будешь приходить ко мнево вторник и пятницу. А ты, Полли, в понедельник и четверг. И мы все будемочень-очень любить друг друга. А ссориться не станем вовсе, потому что не из-зачего.

– Ты любишь его так же, как меня? –набычился генерал-адмирал.

– Да, потому что он твой сын. Он так натебя похож.

– А… а Афанасия? – оглянулся на меняошарашенный Павел Георгиевич.

Глаза Изабеллы Фелициановны блеснули, и мневдруг показалось, что эта ужасная, невозможная, монструозная сцена ей совсем нев тягость.

– И Афанасия. – Честное слово, онамне подмигнула! Не может быть – видимо, померещилось, или же у нее от нервовчуть дернулся уголок глаза. – Но по-другому. Он ведь не Романов, а у менястранная судьба. Я могу любить только мужчин этой фамилии.

А вот последнее прозвучало уже совершенносерьезно, как будто в эту минуту госпожа Снежневская сделала для себя какое-тоудивительное и, возможно, не очень радостное открытие.

Я оказался в ложном и мучительном положении,из которого не знал, как выбраться.