Звездный билет - Василий Аксенов

Мне холодно и есть хочется, но самое главное – это то,что ужа виден колхозный причал и кучка людей на нем.

***

Гали здесь нет. Передо мной уже мелькают лица женские имужские, а Гали здесь нет. Неужели она не получила мою радиограмму? Неужели онауехала? Вот Ульви здесь, и все здесь; и Алька уже появился, и Юрка ковыляет, аГали здесь нет. Гали нет. Может, ее вообще нет?

Подходит Ульви.

– Дима, Галя в больнице. Не бойся. Ей уже лучше.

– Что с ней случилось?

– Она простудилась. Когда вы ушли в экспедицию, вечеромона выбежала из общежития в одном платье. Бежала долго-долго. Ее нашли наберегу. Она лежала в одном платье.

Ульви когда-нибудь простит меня за этот толчок. Может быть,она и не сердится. Она же видела, как я побежал.

Не замечаю, как взлетаю в гору. Собаки сходят с ума зазаборами. Почему они безумствуют, когда видят бегущего человека? Ведь я бегуспасать свою любовь. Вот это пес, в сущности добрый, готов меня разорвать. Вотволкодав вздымается на дыбы. Жарко в ватнике. Сбрасываю ватник. Волкодав назадних лапах прыгает за штакетником. Тьфу ты, мразь! Плюю ему в зверскую морду.По лужам и по битому кирпичу вперед, а гнусные шавки под ноги. За заборомоттопыренный зад «Икаруса». Эй! Он уходит. Подождите, черти! Моя любовь лежит вбольнице. Что у вас, сердца нет? Одни моторы? Уходит, а я бегу за ним, какбудто можно догнать. Наверное, сейчас развалюсь на куски. Не могу больше.Останавливаюсь. За ухом у меня колотится сердце. Не замечаю, что сзади налетаетвонючий и грозный «МАЗ». Обгоняет меня. Подожди, черт!

– Можешь побыстрее? – спрашиваю водителя. –Дай, друг, газу!

«МАЗ» довозит меня до нужной остановки. Еще полкилометранужно бежать вдоль берега речушки туда, где за шеренгой елок белеет зданиеучастковой больницы. Как быстро я лечу в своих резиновых ботфортах! Может быть,это семимильные сапоги?

***

– Состояние здоровья вполне удовлетворительное.Свидания разрешить не могу. Сейчас тихий час.

Носик у доктора пуговкой, а лоб крутой. Такого не уговоришь.И все-таки я его уговариваю.

– Сначала умойтесь, – говорит доктор и подносит кмоему лицу зеркало.

Такой простой карикатурный черт с типичной для чертейдикостью глядит на меня.

Я умываюсь и снимаю сапоги. Мне дают шлепанцы и халат. Когдая вхожу в палату, Галя спит. Ладошка под щекой, волосы по подушке. Так весьдень я бы и сидел, смотрел бы, как она спит. Когда она спит, мне кажется, чтоникаких этих ужасов у нас не было. Но она открывает глаза. Вскрикивает, исадится, и снова ныряет под одеяло. Смотрит, как на черта, хотя я уже умыт.Потом начинает смотреть по-другому.

– Ты получила мою радиограмму?

Она кивает. И молчит. Теперь она молчит. Правильно. А мненадо поговорить. Я рассказываю ей, какой был плохой улов и какой страшныйштормяга, и как мы шли спасать норвежцев, и какой замечательный моряк ИгорьБаулин, и все наши ребята просто золото… Она молчит. Оглянувшись, я целую ее.Она закрывается с головой и трясется под одеялом. Не пойму, плачет или смеется.Осторожно тяну к себе одеяло. Смеется.

– Актриса ты моя, – говорю я.

– Я не актриса, – шепчет Галка, и теперь онаготова заплакать. Я это вижу, очень хочу этого и боюсь. Я вижу, что она готована любое унижение.

Зря я назвал ее актрисой, но все-таки я что-то хотел этимсказать.

– Не расстраивайся, – говорю я, – поступишьна следующий год. Масса людей сначала проваливается, а потом поступает. И тыпоступишь.

Этим я хочу сказать очень многое. Не знаю только, понимаетли она?

– А я не проваливалась, если хочешь знать, –шепчет Галка. – Я и не поступала, так и знай.

– Как не поступала? – восклицаю я.

– Так вот. Забрала документы перед самыми экзаменами.

О, как много она сказала этим!

– Не может быть!

– Можешь не верить. Снова она готова заплакать.

– Все равно, – говорю я, – ты поступишь наследующий год.

– Нет, не буду.

– Нет, будешь.

Оглянувшись, я снова целую ее. И тут меня выгоняетсанитарка. Как много мы с Галкой сказали друг другу за эти несколько минут!

Я выхожу на крыльцо, смотрю на серые холмы и ельник, на всюдолину, уходящую к морю, на голубенькие жилочки в небе и на красные черепичныекрыши, и сердце мое распирает жалость. За окнами мелькает доктор. Нос пуговкой,а лоб крутой. Мне жалко доктора. Мне жалко мою Галку и жалко санитарку. Я сдетства знаю. что жалость унижает человека, но сейчас я с этим не согласен.Однажды в Москве я увидел на бульваре старенькую пару.

Старичок и старушка, обоим лет по сто, шли под руку. Я чутьне заплакал тогда, глядя на них. Я отогнал тогда это чувство, потому что шел натанцы. А сейчас я весь растворяюсь в жалости. Музыка жалости гремит во мне, какшторм.

По берегу реки вразвалочку жмут мои друзья, Алик и Юрка.Алик тащит мой ватник.

– Не торопитесь, мужики, – говорю я им. – Всеравно вас не пустят.

Там сейчас тихий час.

– А ты там был? – спрашивает Алька.

– Что ты, не видишь? – говорит Юрка. –Посмотри на его рожу.

Мы садимся на крыльцо и закуриваем. Так и сидим некотороевремя, два карикатурных черта и я, успевший умыться.

– Ну как? – спрашиваю я. – Штормикпонравился?

– Штормик был славный! – бодро восклицает Алька.Ему все нипочем.

– А я думал, ребята, всем нам кранты, – говоритЮрка.

– Да я тоже так думал, – признается Алька.

– Нет, ребята, – говорит Юрка, – море не моястихия. Уеду я отсюда.

– Куда?

Юрка молчит, сидит такой большущий и сгорбленный. Потом,решившись, поворачивается к нам.

– Уезжаю в Таллин. Поступаю на завод «Вольта». Ученикомтокаря, к Густаву в подмастерья. Общежитие дают, в перспективе комната. Командатам вполне приличная…

– И Линда рядом, – говорю я.

– А что?

– Да нет, ничего, все правильно.