Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана - Рене Груссе

раздоры арабского общества там и византийского здесь. Внешнее единство поддерживалось в Персии только благодаря арабо-персидскому аппарату под руководством визиря Низама аль-Мулька, а на востоке и в Сирии только благодаря сабле Мелик-шаха. В Малой Азии, куда не вмешивались ни один ни другой, царила огузская анархия.

После смерти Мелик-шаха в 1092 г. (его визирь умер раньше) анархия наступила всюду. Старшему сыну Мелик-шаха Баркияруку (1093–1104) пришлось бороться с мятежами всех своих родственников. Его дядя Тутуш, который к тому времени снова захватил Алеппо вдобавок к своему Дамаску, пришел оспаривать у него власть над Персией, но был разгромлен и убит возле Рея (26 февраля 1095 г.). Остальное время своего царствования Баркиярук воевал со своими братьями, с которыми в конце концов был вынужден разделить Персию. С этого момента сельджукские владения так и остались разделенными на три группы: Персидский султанат Баркиярука и его братьев; Алеппское и Дамаскское царства сыновей Тутуша; Малоазиатский султанат Кызыл-Арслана, сына Сулеймана.

Судьбы трех этих групп были различны. Сельджукские царства в Сирии (Алеппо и Дамаск) очень быстро арабизировались; кроме того, обе линии Сельджукидской династии, происходящие от Тутуша, были очень скоро ликвидированы собственными мамелюками, тоже тюрками, чья история выходит за рамки нашего иследования. Сельджукский султанат в Малой Азии просуществовал целых два века и оказался устойчивым образованием, поскольку из него впоследствии возникла современная Турция. В Персии, несмотря на образование районов компактного проживания турок (Хорасан, Азербайджан, Хамадан), основное население, как мы увидим, осталось иранским. В Сирии тюркские элементы были слишком немногочисленны, за исключением районов Антиохии и Александретты, чтобы сколько-нибудь значительно разбавить арабскую массу.

В Малой Азии мы, напротив, наблюдаем не только политическое завоевание страны, но и действительное освоение территории тюрками. Туркоманский пастух сменяет византийского крестьянина. Дело в том, что Анатолийское плато по высоте над уровнем моря, по климату, типу растительности является продолжением центральноазиатской степи. Еще Страбон говорил о Ликаонии, нынешней Конье, как о степи. Эта местность и пришедшие из киргизской степи кочевники заранее образовывали гармоничное сочетание. Они расселились там потому, что оказались в родном краю. Можно ли пойти дальше и обвинить их, как это делают, в том, что они неосознанно позволили обработанным землям превратиться в пастбища? Занятие древних провинций Каппадокия и Фригия пришедшими из приаральской пустыни гузами якобы повлекло за собой не только тюркизацию страны, но и ее «степизацию». Когда при Османах турки захватили Фракию, степь пришла за ними и туда: разве мы не видим ее столь характерное лицо с нераспахаными землями и верблюдами прямо у ворот Адрианополя? В действительности упомянутое нами свидетельство Страбона говорит лишь о том, что бассейн озера Татта был полупустынной степью еще во времена Селевкидов, Атталов и римлян. Что же касается опустошения Фракии, то основная причина его в том, что она постоянно становилась полем сражения.

Для завершения картины добавим, что эта тюркизация Анатолии была делом рук не столько самой династии Сельджукидов, сколько местных эмиров и туркоманских кланов, которые зачастую слабо ей подчинялись. Например, с точки зрения культуры анатолийские Сельджукиды имели не меньшее желание иранизироваться, чем их персидские кузены. Поскольку в те времена в западной части Азии не существовало литературного турецкого языка, конийский сельджукский двор принял персидский в качестве официального языка (таковым он оставался приблизительно до 1275 г.). Сельджукская Турция XII–XIII вв. показывает нам персидскую культуру, наложенную на туркоманскую основу. Кей-Хосровы и Кей-Кубады говорили и, главное, писали на персидском точно так же, как говорили на латыни в Польше и Венгрии. Но это несколько искусственное наложение не должно ни вызывать у нас иллюзий, ни скрывать процесс глубокой тюркизации, осуществленной гузскими бандами в Каппадокии, Фригии и Галатии.

В Иране, как мы уже говорили, ситуация была совсем иной, поскольку иранские цивилизация и народ, как этническая общность, были слишком сильны, чтобы их можно было серьезно тюркизировать. Наоборот, это захватчики-тюрки постепенно иранизировались – правящие династии практически сразу, воины через несколько поколений. Но с политической точки зрения Иран отныне был разделен, а степь разлилась по нему. Сельджукское завоевание 1040–1055 гг. открыло двери страны кочевникам. Главы рода Сельджукидов, став общеисламскими султанами, арабскими меликами и персидскими шахами, будут безуспешно пытаться закрыть за собой эту дверь, задвинуть засов, преградить дорогу всем тюрко-монгольским кланам Центральной Азии, которые, воодушевленные их примером, захотят, в свою очередь, повторить их успех. Сельджукидам, ставшим персами, не удастся защитить Персию от тюрок, оставшихся тюрками. Несмотря на всю их добрую волю, несмотря на их «стражу на Рейне» на берегах Амударьи, они были лишь предвестниками всех нашествий хорезмийцев, Чингизидов и Тимуридов.

Если конструктивные усилия сельджукских султанов оказались безуспешными, если им не удалось восстановить в свою пользу прочный каркас сасанидского персидского государства, или неосасанидского, созданного империей Аббасидов в IX в., то причину этого следует искать в неизлечимой семейной анархии, наследии туркоманского прошлого, которое они тащили за собой. Несмотря на личные успехи какого-нибудь Тогрул-бека или Мелик-шаха, они показали себя неспособными надолго возвыситься до арабо-персидского понимания государства, точно так же, как, несмотря на гений Карла Великого, наши Каролинги оказались в конце концов неспособны подняться до римского понятия государства.

Брат и преемник Баркиярука султан Мухаммед (1105–1118) столкнулся со скрытым мятежом арабского халифата. Отношения между исфаханским сельджукидским двором и багдадским аббасидским двором, официально дружеские, разом стали кисло-сладкими, халифы принялись искать возможности избавиться от политической опеки султанов, чего они все-таки добьются во второй половине XII в., по крайней мере в их маленьком светском домене – Арабском Ираке. Разрыв между тюркским султанатом и арабским халифатом, которые Тогрул-бек, как ему казалось, соединил навсегда, все углублялся. Упадок усилился при следующих сельджукских султанах: Махмуде ибн Мухаммеде (1118–1131) и Масуде (1133–1152), которые царствовали в обстановке гражданских войн. Эти султаны, чьей обычной резиденций был Хамадан, в качестве личного домена удерживали только Персидский Ирак. Прочие провинции – Азербайджан, Моссул, Фарс и др. – подпали под власть наследственной и воинственной тюркской феодальной знати, представители которой известны под титулом атабеков. Из этих атабеков азербайджанские в конце концов стали играть при последних Сельджукидах роль майордомов. Таков был атабек Азербайджана Ильдегиз (ум. в 1172 г.) при султане Арслан-шахе (1161–1175), потом атабек Пехлеван (ум. в 1186 г.), сын Ильдегиза при султане Тогруле III (1175–1194). Когда Тогрул III попытался освободиться от этой опеки, атабек Кызыл-Арслан, брат и преемник Пехлевана, захватил его в плен (1190). Лишь после смерти Кызыл-Арслана (1191) Тогрул III, государь, в котором что-то еще оставалось от пылкости великих Сельджукидов XI в., восстановит свою независимость в собственном домене – Персидском Ираке. Но эта запоздавшая и сильно ограниченная территориально реставрация была недолгой. В 1194 г. Тогрул III, как мы