Плата за капельку счастья - Евгения Михайлова

– Да… И это меня так беспокоит. Ты знаешь, о чем я.

– Конечно. Я не приближал его смерть. Конечно, мы поставили диагноз раньше тебя и врачей. Лучшие онкологи дали ответ: это не болезнь. Это разновидность смерти. Жизненный ресурс исчерпан. Его организм, рассчитанный на жизнь обычного человека, не вынес ни слишком сильную любовь, ни таких нереальных потрясений. Это был очень хороший, красивый, искренний, сильный и слабый мужчина. Мы сделали все, чтобы он не узнал физической боли.

– Владик?..

– Владик. Тот случай, когда ясно, что самые совершенные приборы всего не могут предусмотреть. У нас есть программы, просчитывающие действия людей, которые находятся в поле внимания. Но есть враждебные мозги даже по отношению к этим программам. Не было твоего сына в наших главных факторах риска. Ребенок! Не с тобой! Под присмотром твоей матери… Я виновен, стало быть. И как человек, как прожженный циник я не смог себе такого представить. Убить ребенка. Берта, это было моим самым большим поражением, самой большой виной перед тобой. Все, что я мог, – это быстрая казнь. Исполнителя и заказчика – Червонского, сделавшего такой подарок своей Инессе, которую не знал, как ублаготворить. Их расстрелял наш офицер. Этого киллера твои сыщики не найдут.

– Я поняла. Я сейчас уйду в спальню и одна там попробую вздохнуть и еще раз это принять.

На третье утро до того, как открыть глаза, Берта подумала: «Третье утро. Что же мне делать? Его же нельзя уговорить остаться здесь еще на день». И увидела, что его рядом нет. Похолодела, выбежала… Увидела его в кухне. Он курил и смотрел на дверь: ждал ее. Долго и молча рассматривал. А потом произнес неожиданные слова:

– Я воспитал в тебе чудовищную эгоистку, тебе не кажется?

– Нет. Ты о чем?

– О твоих мыслях. Ты думаешь: мне хорошо, мне плохо, мне будет плохо, я его ненавижу, я его люблю… Похоже?

– Да. А ты как думаешь?

– Как говорю с тобой каждый день. Я думаю: тебе не больно, не страшно? Ты не устала? У тебя ничего не болит? Я говорю: тебе идет это платье. Я говорю: злись, кричи, только не прячь ничего в себе. Я говорю: иди ко мне, я тебя утешу… А сейчас ты проснулась с мыслью: что мне делать без него?

– Что не так, дорогой?

– Ты не заметишь ни за что, как тяжело и больно мне. Я дорвался до тебя. От меня не зависит, сколько мы пробудем вместе. Ты должна быть одна. Это твое шоу. Оно важно многим. Но я погибаю, выпуская тебя из рук. В таком прямом, человеческом смысле. И сейчас мне хочется, чтобы ты меня утешила. Я знаю, что подчинил тебя себе. Но я не справился с собой. Своим обожанием я создал женщину-нарцисса. Не возражай, я по поводу тебя всегда прав. Через два часа собираемся. Можешь звонить маме. Я отвезу тебя.

Они ехали молча, утопая в общей тоске и нежности расставания. У ворот загородного дома Берты Антуан достал из багажника большую коробку:

– Это подарки Юре. Поцелуй его за меня. Я туда не войду.

Он притянул ее к себе, сразу оттолкнул, пошел к машине и вдруг остановился:

– Берта, я приеду за тобой через два дня. У меня не получилось тебя отпустить. У нас будут еще два дня.

И все изменилось. Берта влетела во двор, где ее все уже ждали, такой счастливой… И столько радости она увидела, и столько всего ей рассказали. Юра и Мария получили приглашение в Америку от семьи Кузьмы. У Юры множество друзей: и в поселке, и гости из центра «Антонтутрядом», которых к нему привозят, им доволен репетитор по английскому, учитель гимнастики и танцев, у него есть любимые книжки, музыка, игры…

Туся бегала и визжала от восторга, глядя на них всех. А Джессика к Берте не вышла.

– Она грустит по хозяину, – сказала Мария. – Ест, пьет, но все больше лежит под деревом.

Берта подошла к Джессике, поцеловала в холодный мокрый нос, приласкала…

А через два дня, когда она уже собралась, чтобы выйти на дорогу к Антуану, раздался крик Амины:

– Джессика умерла.

Берта выбежала к машине, у которой спокойно стоял Антуан, вся в слезах. Она так отчаянно рыдала всю дорогу, что он даже не пытался ее утешить.

Они вошли в холл своего дома.

– Я ничего не могу с собой поделать, – выговорила Берта. – Давай я одна куда-нибудь спрячусь на часок, я успокоюсь.

– Часок – это так долго, – ответил он. – Я даже растерялся. Такое отчаяние. Не могу сообразить, как тебе помочь. Решил не соображать. Решил, не соображая, помочь тебе тем одним способом, который мне всегда приходит на ум, когда я тебя вижу…

Это у него получилось, как не получилось бы ни у одного другого человека на земле.

– Оставайся, пожалуйста, эгоисткой, нарциссом, ссорься со мной, говори, что ненавидишь. Только не плачь, не грусти. Оказалось, это единственное на свете, с чем я не справляюсь. Ты такая… Осознай наконец какая. Тебя нашла наука и техника одну на земле. И только я – счастливый обладатель – знаю твой запах, сладость твоего дыхания, жар твоего лона.

– Как давно ты меня знаешь?

– Сейчас покажу.

Антуан встал и вернулся с планшетом. Там была фотография Берты на пляже в Болгарии, куда она однажды возила детей отдыхать по обмену. Она стояла на песке у моря на коленях и, обняв свернувшегося у нее в ногах малыша с мокрыми завитками, смотрела в объектив. Улыбалась, вся казалась облитой золотым дождем. Снимок явно подвергся какой-то особой обработке. Та фотография была обычной, любительской.

– Сначала я выбрал тебя из миллионов изображений. Потом со мной согласилась техника. Вот такое получилось простое решение сложной задачи. А в историю с Рексом ты ввязалась уже не без нашей помощи. Это и был первый уровень. Ты – трусиха. В приют без нас, наверное, ни за что бы не поехала. Я подтолкнул тебя…

Прощаешь?

– Нет, – улыбнулась наконец Берта. – Ненавижу, как ты и просил.

Причудливо тасуется колода. Жизнь Берты была так полна событиями, так меняла очертания, как ей никогда не хватило бы воображения придумать. У нее выходили документальные фильмы, вышла книга очерков, в художественном фильме по своим сюжетам она сыграла себя. В сутках у нее для сна оставалось несколько часов, поскольку ночи по-прежнему были заполнены Антуаном. Независимо от того, видела она его рядом с собой или нет. Да и не ночи. Она получала много разных предложений, но решение было за ним – принять или нет. Неудачные материалы или куски других работ к утру просто бесследно исчезали из документов до того, как она сама их открывала, чтобы переделать. По результатам ее журналистских расследований возбуждались уголовные дела. По ее инициативе лишались своих постов крупные деятели. И были войны и катастрофы, которые носили прежний мистический характер и не были на самом деле совпадениями. Бой со злом продолжался, и она в него плотно включена.