Полый человек - Дэн Симмонс

Бремен продел цепь через засов, после чего поднял с земли тяжелый висячий замок и вставил его в проушину.

Миз Морган выстрелила. Шестидюймовая стальная дверь на прочной стальной раме не шелохнулась. Даже звук выстрела казался глухим и далеким.

Телепат отступил на шаг и улыбнулся, а потом перевел взгляд на крышу. Файетт понадобится меньше минуты, чтобы передвинуть другой труп под отверстие в крыше и выбраться тем же путем, что и он. У него нет времени на поиски лестницы или материала, которым можно закрыть дыру. А учитывая его раны, он вряд ли сможет добраться до гасиенды раньше ее. Хромая и спотыкаясь, Бремен двинулся к южной стене «холодильника».

Одна из собак оборвала поводок и бросилась за ним – вероятно, она так удивилась внезапной свободе, что даже не выла. Бремен метнулся к углу здания, опустился на одно колено, уклоняясь от щелкающих челюстей, и со всей силы ударил собаку в живот, прямо под ребра.

Воздух вышел из ротвейлера, как из лопнувшего воздушного шарика. Животное упало, но тут же стало царапать когтями гравий, пытаясь снова подняться.

Всхлипывая, Джереми уперся коленом в широкую спину, обхватил челюсти собаки своими опухшими, пульсирующими болью ладонями и сломал ей шею. Оставшиеся три ротвейлера обезумели от ярости.

Бремен завернул за угол. Импровизированная душевая кабина, которой пользовалась миз Морган, была на месте: пятигалонный бак висел на высоте семи футов, а от него к большому резервуару тянулся пожарный шланг. Не обращая внимания на боль, Джереми побежал к кабине, подпрыгнул, ухватился за держатель душа и подтянулся, а потом зацепился за бак и стал раскачиваться, пока его кровоточащая ладонь не поймала четырехдюймовый пожарный шланг.

Бак не выдержал веса Бремена и рухнул на каменную площадку внизу, но Джереми был уже на высоте восьми футов и взбирался вверх по обвисшему шлагу.

Он перевалился через край крыши и пару секунд лежал на гравии, хватая ртом воздух. В глаза ему бил яркий свет от дуговой лампы на резервуаре с водой. Из разбитого вентиляционного отверстия или старого люка, через который вылез Бремен, доносились приглушенные звуки. Он заглянул в отверстие, увидел направленный на него ствол – и успел отпрянуть.

Заряд дроби просвистел над его плечом. Усилие, потребовавшееся от миз Морган, чтобы поднять дробовик, привело к тому, что она ослабила хватку и снова соскользнула на плечи трупа молодой женщины. Джереми слышал, как Файетт чертыхается и снова лезет вверх, подтягиваясь одной рукой. Опора светильника заскрипела от ее веса.

Бремену пришлось сесть, чтобы не потерять сознание. Он опустил голову между коленей, но освещенный дуговой лампой мир все равно сузился до узкого туннеля между черными стенами. Откуда-то издалека доносились звуки, издаваемые миз Морган, – она взобралась на опору светильника, нашла равновесие, упираясь стволом дробовика в вентиляционный канал, и встала. Джереми закрыл глаза.

Давай, Джер. Поднимайся! Вставай. Ради меня.

Устало вздохнув, Бремен открыл глаза и пополз по рубероиду и гравию к пожарному шлангу. Его руки оставляли кровавые отпечатки пальцев, за левым бедром тянулся красный след.

Собрав остаток сил – нет, это были не его силы, а другие, из какого-то тайного источника, – он поднял пожарный шланг, после чего нетвердой походкой двинулся назад и остановился, балансируя на краю дыры.

Голова и плечи миз Морган уже были снаружи. Белые, широко раскрытые глаза, россыпь инея на растрепанных волосах, растянутые в злобном оскале губы – в ней не осталось ничего человеческого. Белый шум ее психопатической жажды крови теперь перекрывался внезапной волной торжества, которая била из нее, словно струя теплой мочи. Продолжая скалиться, она пыталась просунуть дробовик в отверстие.

Бремен с мрачной решимостью открыл выпускной клапан – и крепко держал пожарный шланг, пока вода под давлением в шестьсот фунтов смывала женщину вниз и сдирала доски вокруг отверстия. Он подошел ближе, и струя из дрожащего сопла отбросила гравий на десятки футов.

Дробовик тоже свалился вниз. Джереми выключил воду и осторожно заглянул в отверстие, на краях которого уже начала замерзать вода.

Файетт, покрытая инеем и льдом, снова карабкалась верх. Она по-прежнему злобно улыбалась. Ее молочно-белая правая рука сжимала дробовик.

Вздохнув, Бремен отступил на шаг, просунул шланг в отверстие и полностью открыл клапан, а потом, шатаясь, добрел до передней стены здания и опустился на гравий рядом с невысоким барьером на краю крыши. И на секунду закрыл глаза.

Всего лишь на секунду или две.

Проблема в том, что сильнейшие мигрени у Гейл начались еще в подростковом возрасте, и поэтому, когда головные боли участились и усилились, ни она, ни Джереми несколько месяцев не обращали на это внимания. Причиной приступа мигрени часто бывает эмоциональный стресс, и они думали, что все дело в самоубийстве Джейкоба Голдмана. Но в конечном итоге, когда Джереми, пошатываясь от отраженной боли своей жены, покидает симпозиум в колледже и находит Гейл в ванной на первом этаже, где ее, ослепшую от боли, неудержимо рвет, они обращаются к домашнему врачу. Тот направляет их к специалисту, доктору Сингху, который немедленно назначает компьютерную томографию и МРТ.

Гейл удивлена. Это как тесты Джейкоба…

Нет, – мысленно возражает Джереми, когда они, держась за руки, сидят в кабинете доктора Сингха. – Здесь анализируется структура… как при рентгене… А сканы Джейкоба регистрировали волновые фронты.

Обследования назначены на пятницу, и доктора Сингха они не увидят до понедельника. Оба чувствуют, что за гладкими, успокаивающими фразами врача кроются самые мрачные возможности. В субботу, словно обследования сами по себе были лекарством, головная боль у Гейл проходит. Ее муж предлагает куда-нибудь уехать на выходные – бросить все дела на ферме и отправиться на пляж. До Дня благодарения всего неделя, но небо синее, а погода теплая – второе бабье лето в разгар самого унылого времени года в Восточной Пенсильвании.

В Барнегат-Лайт почти безлюдно. Крачки и морские чайки с криками кружат над длинной полосой песка ниже маяка, пока Бремены расстилают одеяла и резвятся, словно молодожены, гоняясь друг за другом по берегу Атлантического океана и играя в пятнашки – используют любой предлог, чтобы дотронуться до мокрого от брызг тела, – и наконец падают на одеяла, запыхавшиеся, в пупырышках «гусиной кожи», и смотрят, как солнце заходит за дюны и за обшарпанные дома на западе.

Вместе с темнотой приходит холодный ветер, и Джереми натягивает на них менее рваное из двух одеял, сооружая теплое гнездо. Трава в дюнах и узкие заборчики окрашиваются сочным золотом и багрянцем осеннего света. В течение двух минут великолепного заката среди невероятных переливов розового и бледнеющего лавандового цвета белеет маяк. Его стекла и лампы проецируют круг солнца на пляж – пятно чистейшего золота.

Темнота наступает неожиданно, словно кто-то опустил занавес. На пляже больше никого нет, а свет горит лишь в нескольких домах на берегу. Морской ветер шелестит сухой травой в дюнах и гонит песок со звуком, похожим на вздохи младенца.