Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

мне казалось, что я могу с ней связаться напрямую – без посредства электроники и прочей технологической ерунды. В худшие – Ванда теряла материальность и переходила в коллекцию бредовых выдумок и невнятных кошмаров. Остальное моё существование протекало между этих двух полюсов.

Мне мерещилось её присутствие в звуках и запахах. Про образы я даже не говорю. Шелест, шорох, тихий хруст щебня на тропинке к дому, слишком синяя тень на вечерней стене или вдруг внезапный нюанс в запахе жасминного куста. Мы с ней будто играли в прятки. Впрочем, женское искусство камуфляжа превосходит наше во сто крат, и если мне удавалось уловить след или тень её присутствия, то лишь потому, что Ванда сама желала того.

Никто из нас не знает, как выглядит загробная жизнь. Иногда мне кажется, что я уже умер, такая мысль приходит мне среди ночи, когда я вдруг просыпаюсь и таращусь в черноту, пытаясь уловить хоть какие-то признаки подлинности своего бытия. Такая же мысль является мне, когда я валяюсь в шезлонге в тени пальмы. Моя собственная вещественность крайне неубедительна. Она сомнительней прибрежного песка – песок горяч и сыпуч. Сомнительней моря – море плещется и гонит волну. Я – пуст.

Я эфемерней миража, призрачней химеры. Я состою из воспоминаний и реминисценций на эти воспоминания.

Я – иллюзия Мнемозины, отражение отражения.

60

Вечером я играю в теннис или плаваю. Потом бреюсь и тащусь к Лутцу. Лутц ленив и открывает заведение не раньше пяти. Терраса с плетёнными из прутьев креслами смотрит на залив, каждый вечер там показывают мастерски поставленный закат с полным погружением солнца в море. Шоу идёт вживую, без дублёров и без страховки. Никакой ретуши, никакого фотошопа. Режиссура потрясает каждый раз, на острове триста двадцать два солнечных дня в году, и каждый вечер вам демонстрируют абсолютно новую программу: вы не в цирке и не в церкви – тут вас не обманут. Представление состоится при любой погоде – к слову, самые восхитительные закаты случаются именно на пасмурном небе.

К семи все кресла на террасе заняты. Только туристы. Местные к Лутцу не ходят именно из-за туристов. Именно из-за туристов к Лутцу хожу я. На острове нет высокого и низкого сезона, на острове вечное лето. В середине декабря можно запросто сгореть на пляже за полчаса. Столько же шансов получить солнечный ожог и в июле, и в апреле. Не говоря уже про август.

Я прихожу с альбомом и дюжиной остро заточенных графитных карандашей. Рисую я очень мягким графитом – 6В, – поэтому грифель быстро теряет остроту, необходимую при проработке деталей. Иногда я использую тонированную бумагу – серую или под сепию. Тут эффектно выглядят блики меловым карандашом, но в этой технике очень важно не переборщить – самый яркий блик должен быть лишь один, и он должен быть рядом со зрачком – в глазу. Более тусклый блик будет на скуле и ещё один – на кончике носа.

Лутц оставляет для меня кресло в центре террасы. Приносит воду в высоком стакане, там больше льда, чем воды, сверху лимон. Я разглядываю туристов, точнее, туристок. Мужчины меня не интересуют. Выбираю лицо, начинаю делать наброски. Чтобы нарисовать хороший портрет, нужно изучить лицо и сделать это при помощи карандаша. Будь ты виртуоз самой высокой марки, тебе необходимо попробовать мелодию на вкус, отыграть её не раз и не два, уловить суть нот, понять их душу. А после оживить. Так же и с портретом.

Мой сеанс рисования тоже шоу, конечно, не столь помпезное, как закат солнца, но тоже ничего – дамам нравится. Минут через тридцать за моей спиной уже толпится небольшая аудитория зрителей, точнее, зрительниц – мужчины такими пустяками, как изобразительное искусство, не увлекаются. К слову, контингент туристических самцов на Сент-Джон вполне однороден, круг их интересов узок, темы разговоров предопределены: яхты, недвижимость, гольф. Не хочу вдаваться в детали, но к мужчинам я не испытываю ни уважения, ни интереса. Богатый самец на людях – зрелище удручающее и невыносимо скучное. Примитивное до зубной боли. На протяжении всего вечера у самца лишь одна цель – продемонстрировать, что он лучше тебя. Причём лучше не значит умнее, образованней, остроумней, добрее или красивей – нет, речь всегда идёт исключительно о деньгах.

Другое дело – дамы. Они внутри жизни, они и есть сама жизнь. Тут дело не в уме и не в образовании, речь идёт о существовании на уровне инстинктов, чувств и эмоций. Даже самая распоследняя дура занимательней мужчины, она – ноктюрн на арфе, он – соло на бубне.

Все женщины слегка несчастны – на тот или иной манер. Им хочется, чтобы их выслушали, чтобы их поняли, но это заблуждение: на самом деле им хочется, чтобы их почувствовали. Их самцы не обладают такой способностью, их самцы не оперируют на уровне нежных эмоций.

Я – тоже, но я научился симулировать процесс. Злого умысла тут нет, да и никакого другого умысла тоже, назовём это «побочный эффект процесса рисования».

Любая женщина снабжена радаром, определяющим направленный на неё взгляд. Радар регистрирует интенсивность взгляда и его сексуальную энергию. Заинтересованный взгляд самца сразу же включает сигнал тревоги в красном секторе повышенного внимания от «он раздел меня глазами» и до «он просто изнасиловал меня взглядом». Мужская сексуальность агрессивна по своей природе, женщина интуитивно выбирает роль жертвы, бессознательно включая защитные механизмы, практически не изменившиеся за миллионы лет эволюции. Это вовсе не значит, что ты ей не нравишься, таковы правила игры на генетическом уровне.

Мужчина незатейлив по своей конструкции; если ему показывают соблазнительную самку, его головной мозг практически перестаёт функционировать. Зайдите в любой стрип-бар и понаблюдайте за лицами. Во время полового акта мужчина не в состоянии решить в уме простые арифметические задачи без потери эрекции. Женщины, кстати, запросто могут совмещать секс с устным счётом, декламацией стихов на иностранных языках, чтением и даже с потреблением пищи. Самые талантливые из них могут при этом ещё и говорить по телефону.

Помню, на третьем курсе, когда у нас начался первый семестр рисования обнажённой натуры, в аудиторию пришла модель – молодая девица с лицом испанской королевы и телом римской богини. Она разделась за ширмой и плавно вышла на подиум. Аудитория притихла, Жорик Асоян тихо охнул. Мой мольберт стоял в трёх шагах от подиума. Гордая адская красавица, она похотливо подалась вперёд и застыла. Я тоже замер, кровь застучала в висках, натурщица посмотрела на меня, взглядом скользнула ниже и едва заметно ухмыльнулась.