Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

Ана знала, что со времени подкупа Клары Наоми сумела «организовать» немало драгоценностей и хранила их в драгоценной одежде, надеясь когда-нибудь использовать их во благо. Бриллиант мог дать хороший старт в жизни «вдове» и ее сыну. Но сначала нужно выбраться отсюда.

– Отлично, – кивнула Эстер. – А теперь лежи тихо.

Закусив губу от старания, Эстер взяла помаду и стала рисовать красные тифозные язвы на плечах, руках и шее Наоми. Несколько точек она поставила на нижней челюсти. Затем она втерла розовую помаду в щеки и под глазами, чтобы имитировать жар. В конце концов она удовлетворенно вздохнула, взирая на дело рук своих.

– Ты отвратительно выглядишь! – радостно сообщила она.

– Вот спасибо!

– Не забывай о прерывистом, поверхностном дыхании, кашле, ну и бреде, конечно… Ни один эсэсовец к тебе не подойдет. Одевайся – только осторожно и джемпер не надевай.

– Что? Почему?

– Потому что тебе нужен большой. Ана?

Эстер с извиняющимся видом посмотрела на Ану, но та радостно кивнула. В свое время ей достался мужской джемпер, который висел на ней, словно платье. Передав Исаака Эстер, она стянула свой и надела джемпер Наоми. Маленький джемпер смешно обтянул ее обвисшую старую грудь, но кому было дело? В Биркенау все выглядели странно – все мысли о моде были отложены до конца войны.

После войны.

Теперь эти слова были на языке у всех, не только у узников. Буквально вчера, набирая воду, Ана слышала, как два эсэсовца тихо переговаривались, обсуждая пути бегства из Европы. Кто-то рассказал, что поляки организовали целую торговлю поддельными документами для нацистов, чтобы те смогли скрыться от правосудия. Ане было больно это слышать. Ее любимый Бартек подвергался страшному риску, чтобы сделать такие же документы для несчастных евреев, которых ожидала судьба гораздо более страшная, чем можно было вообразить. И вся его семья пострадала из-за этого. А теперь нечистоплотные люди делают то же самое для людей, которые превратили жизнь в Польше в непрерывный ужас, и делают это за деньги.

Она вздохнула, подала Наоми рубашку, почувствовав в ней твердые камешки. Кровавые бриллианты. Неужели и они так же нечистоплотны, как и враги? Неужели война лишила их морали? Ана покачала головой. Ничего хорошего в подобных мыслях в такое время нет. Ее работа оставалась прежней – сохранять жизнь матерей и будущих матерей в Биркенау, и она будет заниматься этим, пока ворота не откроются и они не выйдут в реальный мир. Тогда хватит времени думать.

Наоми надела джемпер Аны. Руки и шея ее были покрыты «сыпью». Она очень умело прерывисто дышала – ну вылитая больная тифом! Оставалась лишь маленькая деталь.

– А Исаак? – спросила Наоми.

– Исаака спрячем в слинге.

– Слинге?

– Сейчас все устроим.

На улице раздались крики – поверка в неурочный час.

– Поторопись! – воскликнула Эстер.

Она выхватила из их драгоценных запасов несколько полосок ткани. Клара лежала у себя, и никто не следил за уборкой с печальной неизбежностью появлявшихся трупов. Обычно удавалось стащить хотя бы что-то из одежды, прежде чем трупы выносили на улицу. Одежду рвали на ленты для перевязки – и из них можно было сделать отличный слинг. Наоми подняла просторный джемпер и прижала Исаака к груди. Дрожащими пальцами Ана и Эстер затянули вокруг него полоски ткани – так туго, как только могли.

– Блок 24, доклад! – раздался резкий голос.

Ана подошла к дверям.

– Доклад, господин?

– Поверка! Вас переводят, заключенные! Немедленно!

– Да, господин, конечно. Я сейчас соберу всех, но некоторые на больших сроках беременности.

– Беременность не затянется, если они не поторопятся.

– Конечно… конечно… Но есть и больные… Тиф вернулся.

– Что? – эсэсовец отпрянул. – В такую погоду?

– Иногда мы топим печи. От них тепло, но, похоже, вши любят тепло так же, как и мы.

– Идиотка!

Эсэсовец занес руку, чтобы ударить ее, но не осмелился подойти достаточно близко. Эсэсовцы боялись тифа. Даже в их отличной больнице в Аушвице-1 больным тифом приходилось нелегко. А сыпь особенно оскорбляла их гордую арийскую кожу.

– Может быть, следует послать инфицированных в…

Он зловеще посмотрел туда, где некогда высились трубы разрушенного крематория.

– Не стоит беспокоиться, – самым своим вежливым и успокаивающим тоном ответила Ана, хотя больше всего на свете ей хотелось вцепиться в этого монстра. – Мы будем держать их в изоляции.

– Естественно! А теперь – на выход!

За спиной Аны Эстер уже собрала женщин блока 24 и вывела их из барака. Беременные женщины шли уверенно, но некоторые пациенты больничного крыла Янины были слишком слабы. Будущим матерям приходилось их поддерживать. Наоми отлично подражала им. Она хромала, шла, низко опустив голову, дышала на холодном воздухе с трудом. На ней был не только джемпер Аны, но и большое пальто, которое кто-то нашел для нее. Одежда надежно скрывала привязанного к покрытой пятнами губной помады груди ребенка.

Ана смотрела, как она выходит в окружении других пациентов. Она заметила, что эсэсовец смотрит на нее с отвращением. Женщинам велели обнажить руки, чтобы сверить номера с эсэсовским списком. Ане оставалось только молиться, чтобы сыпь, нарисованная Эстер, не стерлась. Если обман обнаружится, их убьют. Может, газовых камер у нацистов больше нет, но есть и другие способы избавиться от заключенных – пули, смертельные инъекции, старые добрые дубинки. За последние два года Ана видела, как умирают заключенные: она и представить не могла, что есть столько способов убить человека. Она не питала никаких иллюзий насчет собственной безопасности. Загнанные в угол крысы очень опасны.

Ана затаила дыхание, но эсэсовец даже наклоняться к руке Наоми не стал. Их построили в колонну. Клара была права. Похоже, их отправляют за железную дорогу. До сих пор эта часть лагеря служила краем света для их крохотного мирка. При мысли, что они отправляются так далеко, у Аны закружилась голова, и ей пришлось опереться на стену блока 24. Она справилась с собой, но все же оглянулась на барак с какой-то странной нежностью.

Как странно. Это место было настоящим адом, местом несчастий и страданий. Сюда приходили умирать женщины и дети. И все же… Ана приняла здесь около трех тысяч детей, не потеряв ни одной матери и ни одного ребенка. Единственное мертворождение было ложью – прекрасной, спасающей жизни ложью. Правда, из трех тысяч новорожденных в живых осталось лишь шестеро. Пять родились в последнем месяце у женщин-неевреек, а один был спрятан под джемпером Наоми. Но более шестидесяти детей забрали для «германизации». Эстер успела татуировать большую их часть. Останутся ли эти номера на нежной коже младенцев? Кто-то задумается, что означают эти цифры, – и, может быть, после войны обратится в Красный Крест или еще куда-то. Поймут ли они, что эти номера совпадают с лагерными номерами их матерей? Многие матери были все еще живы, и это уже была маленькая победа. Она заставила себя вернуться к женщинам, вверенным ее заботе. Эсэсовцы уже строили их в шеренги. И тут она заметила Клару, лежавшую в своей комнате. Два молодых охранника, освобождавших блок, про нее попросту забыли.

– Ана, – прохрипела Клара, поднимая слабую руку.

Выглядела она жалко. От нее почти ничего не осталось, словно ненависть высосала жизнь из ее тела. Если Ана отвернется, покажет свой номер эсэсовцам и уйдет за ограду, Клара останется