Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Жалко, что эскизы черно-белые.

Андреа хихикает, хотя знает, что на занятиях с натурщиком смеяться строго запрещено, иначе натурщик или натурщица может подумать, что смеются над ним или над ней, и больше не придет. А желающих позировать обнаженными найти нелегко.

Андреа возится с ногами. Она всегда рисует лицо слишком большим и слишком низко, так что ноги не умещаются на листе. Преподавательница ходит с костылем, то и дело используя его вместо указки.

— Прежде всего нужно применять глазомер и измерять пространство карандашом, — сурово произносит она, обращаясь к Андреа. — Что это ты нарисовала? Одна нога намного длиннее другой, а половому члену ты уделила слишком много внимания.

Андреа краснеет, а Лайла смеется так громко, что ей приходится выйти, чтобы обладатель лилового сокровища не оделся и не ушел. Андреа следует за ней, они сидят в комнате отдыха и, как говорится, пытаются взять себя в руки.

— Послушай, — произносит Лайла, не прекращая смеяться, — может быть, сходим куда-нибудь вечером?

— Конечно, — отвечает Андреа, тотчас же чувствуя прилив энергии, возвращается в класс, в котором слышно лишь поскрипывание мелков. Нарочно рисует крошечную голову, ноги без ступней и огромный, заштрихованный черным член. Комкает лист, прежде чем преподавательница успела заметить.

* * *

Как избежать хаоса, как научиться балансировать между глубинным и поверхностным? Чтобы не становилось скучно, нужно менять язык и образ.

«Разумеется, невозможно каждый день носить одно и то же лицо», — думает Андреа, стоя перед платяным шкафом, раскрасневшись от непонятного ей напряжения. Лицо — по крайней мере по ощущениям — от частой носки пачкается и мнется так же, как и платье из тонкой материи. Всем видно, что нужно надеть новое, что платье пропахло потом и затхлостью. Андреа меняет одежду каждый день и при первой же возможности покупает другую. Одежда вбирает в себя воспоминания. Иногда, надев любимую футболку, она вдруг чувствует: нельзя, эта из больничных времен, а эта — любимая футболка Лувисы, а эта не нравится Касперу или даже слишком нравится, но не так, как надо.

Что ты имеешь в виду, Андреа?

НЕ ЗНАЮ, Я ЧТО, ВСЕГДА ДОЛЖНА ЗНАТЬ? Я НЕ ОБЯЗАНА ВСЕГДА ВСЕ ЗНАТЬ!

Надо переодеться.

Надо щекотать Каспера по утрам, чтобы он злился, потому что он жутко устал! «Потому что надоело», — раздается эхом. Потому что он подавлен. Какое неутешительное слово! Надо найти другое. Сердитый, безрадостный, больной на голову! Андреа знает, что это несправедливо. Знает, как глубоко в себя можно уйти, но ей кажется, что Каспер просто лежит и ждет, а ожидание безжизненно. Он выбирается из постели и плетется на кухню, а взгляд его где-то — как говорится, вдали. Вдали — красивое и необычное слово.

Он словно не видит ее. Будто не осознает, что она рядом, абсолютно реальная, что он любим. Неужели он не понимает, что она его любит? А если понимает, почему не придает этому значения? Неужели любовь Андреа — просто пшик в сравнении с его огромной болью? Каспер откупоривает пиво, и еще пиво, и еще пиво, а Андреа кудахчет, как мамаша: «Хочешь бутерброд?»

— Я не голоден.

Может быть, она виновата, может, в ее взгляде читается отвращение? Каспер лежит и действительно пахнет гнилью. Андреа становится сверхактивной, бегает вокруг и хватается за все одновременно. Хочется столько всего сразу, что начинает болеть живот. Хочется, чтобы вокруг бурлила жизнь! Хочется ярких цветов и стремительных движений. Совсем не хочется лежать рядом, обнимать и шептать: «Ну ничего, ничего», как бы ни сближал их этот жест. И она носится вокруг с кисточками в руках, говорит и нарочито громко смеется над тем, что показывают по телевизору, который Каспер не хочет смотреть, а в ванной фальшиво поет.

— Андреа, пожалуйста, потише. — Измученный голос: ну конечно, у Каспера абсолютный слух, он не выносит фальшивых звуков, он же говорил. Андреа следовало бы помнить об этом, но она больше не в силах красться на цыпочках, она устала намазывать маслом куски хлеба, черствеющие при свете телевизора.

Андреа выбрала одежду, обвела глаза черным, на губы — фиолетовый, волосы несгибаемо торчат вверх, ОНА НЕ БУДЕТ ПЛАКАТЬ.

— Я пойду гулять с Лайлой.

«Да с кем угодно я пойду гулять, прочь, Каспер, прочь, подальше отсюда», — говорит она своему отражению, корча гримасы. В ней есть какая-то сила, которая поможет ей пережить что угодно — любую смерть, любое расставание. Она принимает таблетку «Имована», чтобы усилить это чувство. Андреа не собирается сидеть рядом, держать полумертвую руку, съеживаясь до тех же жалких размеров. Она приготовит коктейль, будет громко петь в ванной, добавит еще черного и фиолетового.

* * *

Андреа с Лайлой в «Упландс», она достаточно пьяна, стоит у бара и думает о кольцах дыма, о Диснее, а не о Каспере. Он всего в километре отсюда и, конечно же, считает ее предательницей. Кто я? Ты сказал — предательница? Кто бы говорил! Нет, Андреа ЖИВЕТ. Она живет в ожидании несбыточного, она упивается им, она поправляет макияж, улыбается всем несчастьям и вовсе НЕ ПЛАЧЕТ. Лайла танцует с парнем в черной одежде, которого заранее присмотрела. Андреа одета в желтое, ей нельзя никого присматривать, таково неписаное правило, но она все равно украдкой бросает взгляды и улыбается. Каспер где-то далеко, он не возражает, он словно слепоглухонемой.

Еще один коктейль, как в плохом ресторанном романе, где главный герой сидит, лежит, философствует, но так и не приступает к действию. Но ведь Андреа действует? Она уже не чувствует под собой ног. Коктейль за коктейлем наполняет себя жизнью, думая о Лувисе, которая железной рукой вернула Карла домой, принудив к семейной психотерапии, — нельзя опускать руки! Обо всем нужно говорить или по крайней мере пытаться. Нельзя просто так легкомысленно исчезнуть. У них же дочери! И была любовь, не так ли? Взять и бросить все — так не делают, но так ли все было? Андреа ни черта не знает. Не знает Карла. Знает ли она Лувису? Железная рука, несгибаемая воля. Андреа смотрит на свои руки, которые держат бокал, они хотят удержать Каспера. Хотят прижать его к себе, чтобы стать единым телом. Хотят оттолкнуть его от себя как можно дальше.

Как отличить любовь от страха одиночества? Какое хлипкое слово — «любовь». Нереальное, почти смешное. Уничтожить что-то, будто ради любви вечно надо чем-то жертвовать, — разве это так?

Еще коктейль, здесь ее знают. Парни в баре улыбаются. Флиртуют? Андреа кажется себе такой красивой в желтом — как СОЛНЦЕ. Она тоже может сиять! Может двигаться как угодно, и никто ничего не скажет, никто не будет диктовать условия. Громкая музыка: «Just Like Heaven»,[26]танцующие, смеющиеся люди… наверное, счастливые. Или просто пьяные: никаких проблем.

Карл. Если бы он поднялся по винтовой лестнице сюда, в бар, она угостила бы его кофе «Нельсон» с двойной порцией сливок. Можно смеяться в сгущающейся темноте, которая клокочет внутри, как вулкан, — скоро покажется горячее, красное, Карл. Рано или поздно жар настигает. Был ли ты счастлив с Маддаленой? Счастлив ли ты со мной? Бармен угощает Андреа орешками. Он не понимает, что она боится жира. А чего ты боишься, Карл? Разоблачения тайн, после которого ты окажешься еще большим подонком. Но ведь это не так? Если тайны перестанут быть тайнами, если они превратятся в слова, в разговор, может быть, тогда все станет мельче и вовсе исчезнет. ПШИК! А ты, Андреа, чего ты боишься? Рядом возникает Эва-Бритт, бархатный костюм наряднее обычного.