Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

Каспер в больнице. Как она может?

Андреа наклоняется вперед, нарочно касаясь свадебного букета, и он с хрустом осыпается. Цвета почти полностью поблекли. Каспер лежит на казенной простыне и хочет не-жить, а она делает только хуже. Ее рука с обручальным кольцом — в чужой руке. А Каспер лежит в тщательно заправленной постели, и его запах смешивается с казенным больничным, и Андреа любит Каспера.

Как можно делать больно тому, кого любишь? Это невозможно понять. Карл, любил ли ты Лувису? Можно ли любить слишком сильно и потому бежать прочь, из страха задохнуться? Как — задохнуться близостью? Но ведь так не бывает. А может быть, не вынеся расставания?

Вечер. Она включила музыку. «Time takes a cigarette, puts it in your mouth».[27]Звонит телефон, она берет голубую трубку.

— Каспер и Андреа. — Но сейчас здесь нет Каспера, только Андреа и кот цвета Каспера.

— Это Каспер.

— Привет, как у тебя дела, как ты?

— Я скучаю по тебе.

Мы должны говорить друг другу правду, мы не должны лгать. Только любить и уважать, быть друг для друга тем или той единственной. Не предавать, не делать больно, не изменять. Мы должны быть друг для друга самыми важными людьми, и потому правда превыше всего. Мы должны любить друг друга в беде и в радости, пока смерть (ты чуть не умер, Каспер!) не разлучит нас.

— Каспер, мне нужно кое-что тебе рассказать.

— Ага… — слышен страх. Понятно, ведь если представить себе, что эти слова произнес он… Жестокая мысль: лучше двадцать таблеток, Каспер, чем один поцелуй. Будто близость со смертью надежнее близости с другой, не с Андреа. Но обниматься со смертью… этого не увидишь! И все-таки. Она дрожит, это видно по рукам. Она уже не помнит лицо того парня.

— Тем вечером, когда я ушла с Лайлой… — сказать ВСЕ или часть всего? Быть честной до конца или остаться эгоисткой, которая боится его потерять? — Мне… мне понравился один человек…

— Как? Что ты хочешь сказать?

— Я танцевала с ним, и он мне понравился, вот и все.

— Что значит — все?

— Больше ничего не было.

— Ты только что сказала, что он тебе понравился.

— Но мы ничего не делали. То есть мы танцевали, да, но больше ничего.

— Почему ты ничего не сказала?

— Я подумала, что… не стоит…

— Но мы же обещали друг другу, разве не так? Как только что-нибудь, что угодно — мы сразу же расскажем друг другу, разве ты не помнишь?

— Я знаю, мне очень жаль. Но я так боюсь потерять тебя. Поэтому я ничего и не рассказала…

— Но ты же только что говорила, что не сказала потому, что ничего не было?

— И поэтому тоже. Но больше — потому что боялась.

— И правильно делала.

— Что?

— Что боялась.

— То есть…

— Похоже, ты меня потеряла.

Андреа мчится в больницу, минуя все неважное, прямиком к Касперу. Он спит. На стене карикатура, которую Андреа вырезала для него: мужичок сумасшедшего вида лежит на диване у психолога, которого видно со спины, и психолог пишет в блокноте: «Совсем чокнутый». Андреа написала письмо. Она не решается разбудить Каспера и столкнуться с его злобой. Она хорошо пишет письма, она умеет выражать мысли на бумаге. Раньше она мечтала онеметь, чтобы избавиться от слов на языке: нелегко правильно выразить мысль без подготовки, особенно если дрожишь всем телом, а уши пылают от напряжения. Андреа попыталась объяснить свой страх и свою любовь. Они идут рука об руку. Каспер, не бросай меня.

У кровати, на которой спит Каспер. Хочется лечь рядом, разбудить его поцелуями. Уходит с колотящимся сердцем, быстро, прочь, подальше оттуда.

Снова звонок телефона, Андреа на полпути между сном и явью.

— Какого черта ты оставляешь записки, что это за манеры? Какая трусость!

Может быть, и к лучшему, что все получается так. Она недостойна его. Разумеется, она плачет. Это нелепо (все нелепее с каждой слезинкой), но Андреа не в силах остановиться. Плачет до опустошения, на кухне, вытаскивая из буфета, из шляпной картонки упаковку «Имована» — он не сделает жизнь лучше, но поможет сию минуту. Справиться с собой. Найти в себе силы еще немного прожить. Жить во всем этом.

— Я не знаю, как мне быть, Каспер. Что сделано, то сделано. Я хочу, чтобы всего этого не произошло, чтобы меня не было, чтобы у тебя была другая, лучше…

— Андреа, послушай меня. Я люблю тебя. Но пообещай, что ничего подобного больше никогда не произойдет.

Как можно обещать такое? Но обещания — хорошая вещь, они связывают, и ведь если решить для себя, то ничего подобного больше и вправду не произойдет, разве не так? На ошибках учатся, правда? Если подумать: «Я подошла слишком близко, в следующий раз так близко не подойду».

— Да, обещаю, конечно же, ничего такого больше не будет. Я тоже очень сильно тебя люблю. Ты скоро вернешься домой?

* * *

Голубой диван и любовь. Андреа зажгла свечи, на улице светит солнце.

— Может быть, пройдемся?

Каспер кивает. Они выходят на солнце.

— Сходим в город?

Каспер кивает. Они идут по магазинам, она покупает ему вещи: цветок, джемпер — Касперу он очень к лицу. Его взгляд становится немного другим. Она хочет угостить его в кафе.

— Заказывай что угодно!

Он берет черный кофе и шоколадное пирожное со взбитыми сливками.

— А ты? Ты что-нибудь будешь?

— Я возьму кофе.

— И больше ничего?

— Ну… какое-нибудь маленькое пирожное, с орехами.

Они сидят на мягком, потертом красном диване в кафе «Сторкен». Каспер благодарит за кофе и за джемпер (небесно-голубого цвета), и за цветок (оранжевую герберу). Он берет кусочек шоколадного пирожного со сливками, хочет угостить Андреа. Она смотрит на сливки и качает головой. Такой красивый день. Его нельзя портить.

— Наверное, я должен сердиться, — говорит он, — но не могу.

— Ты имеешь полное право сердиться. — Она сжимает его руку — сильно, ей хочется, чтобы он слегка вскрикнул.

— Но я тоже не ангел.

— Просто тебе плохо.

— Но тебе тоже.

— Ну ладно, произошла ошибка, но теперь все снова будет правильно.

— Не может все быть правильно. — Каспер улыбается и берет кусок пирожного, щедро украшенного сливками.

— Но мы можем быть внимательнее друг к другу с этой самой минуты.