Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Сейчас я есть здесь, — мрачно отвечает он.

Он не смотрит на отражение Андреа, не смотрит на них — он смотрит на себя. Заметив это, Андреа отходит от зеркала и принимается снимать все подряд. Почти все свои картины (кроме большой оранжевой, на которой облупилась краска), его мебель, кроме кровати и дивана — они общие. Андреа снимает скрипку, висящую на стене, крупным планом, так что видно пыль. Идет на кухню, снимает камень (розовый кварц) на полке и свадебный букет (с которого с хрустом осыпаются лепестки, как только Андреа касается его). Гравюры Лины-Саги. Голубые свадебные чашки на кухонном столе, в одной из них остатки кофе. Кофе крупным планом. Так глупо — Андреа хочется снимать Каспера. Запечатлеть. Она возвращается в прихожую, но он уже в комнате, лежит на кровати спиной к ней.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

— Отдыхаю.

— Можно войти?

— Можешь делать что хочешь.

— Что случилось?

— Просто хочу побыть один.

— Тогда я не буду входить.

— Я же говорю, делай что хочешь.

Она снимает его спину. Затем поворачивается с камерой к зеркалу. Видит торчащие красные волосы. Интересно, чего она хочет? Чего же она хочет?

— Не знаю, — произносит она. Слышит Каспер или нет? — Я уже не знаю, чего хочу.

Каспер играет на скрипке! Квартира расцветает, весь мир цветет! Андреа не знает, что это за произведение — что-то классическое, неважно — снова волшебство! Когда счастье есть, оно просто есть, и не нужно ничего понимать, нужно просто быть как можно ближе. Если хватает смелости.

Солнце светит в грязное окно кабинета, лучи падают на белый холст на мольберте. Скоро весна плавно превратится в лето. Лето: прогулки и поездки на берег, в парк, в Сконе — в дом родителей Каспера на морском побережье. Нет, это не голос господина Имована. Да, он блуждает по телу, но поверх него — действительность. Каспер играет в гостиной. Сколько раз Андреа видела его на сцене! Сколько раз она наслаждалась Каспером, его огненной скрипкой, его желтыми волосами (порой почти золотыми), его обаянием — всем, что есть он. И теперь — теперь наступают лучшие, легкие времена, это слышно по страстным движениям его смычка. Скоро, совсем скоро.

Он прекращает играть.

— Каспер! Пожалуйста, играй дальше! Так красиво!

— Нет, — слышится в ответ, — я совсем разучился.

— Но у тебя очень хорошо выходит! — Хочется подбежать к нему, заставить снова взять скрипку — нет, просто положить ее ему на плечо, чтобы он понял: он же должен понять, что в нем пылает огонь! Нужно убедить его. Долой темноту, Каспер! Давай вместе убежим от темноты, ты и я — НЕТ, это не «Имован», это Андреа! — Каспер! Ты слышишь? Ты очень красиво играешь.

— Слышу, но мне не смешно, понятно?

«У Каспера депрессия, — думает Андреа, — в этом все дело, и скоро она закончится, и тогда он поймет, что вообще-то мы счастливы. Мы ведь счастливы, правда, Каспер?»

Она вспоминает больницу, поездки в город. Они никогда не ездили в город вместе. Тогда не ездили, а теперь — теперь это обычное дело. Теперь это заурядная повседневность. Быстро съездить в город, быстро уладить нужные дела. Немного посидеть в любимом кафе, глядя по сторонам. Ее голубые глаза больше не смотрят безотрывно в его зеленые. На смену пришло нечто другое — стабильность, пожалуй. Вот о чем думает Андреа, стоя перед белым холстом. Что это, наверное, такая жизнь, которой хочется жить в свое удовольствие.

Но канифоль, которую она купила Касперу, еще не закончилась.

Позже, когда их объятия стали смелее, Каспер рассказал ей, что у него никогда в жизни не было такой дорогой канифоли. Что он был в легком шоке от ее покупки.

— Просто я подумала, что ты достоин самого лучшего, — ответила Андреа — в Счастье, в объятиях Каспера. Такая ложь позволительна и даже красива.

Солнце прячется за тучами, как в фильме, где каждый кадр особенно отчетлив, и Андреа смотрит на белый холст. Там что-то должно быть. Образ. Может быть, лицо — в лучшем случае похожее на кого-то или совершенно незнакомое, но все равно симпатичное. В животе урчит. Каспер молчит. Вокруг слишком тихо. Воспоминания волшебны, реальность вторична. Андреа хочет быть здесь-и-сейчас. Думает о канифоли Каспера. Она лежит в том же пакете, что и тогда, и каким-то образом удерживает Андреа, внутри у которой какое-то вечное путешествие. Отчетливый образ путешествия, которое вот-вот начнется. Как будто сидишь в поезде: твое купе, твое место, но поезд не трогается с места, а в окнах с обеих сторон все равно проносится пейзаж. А ты все же не двигаешься с места. Очень хочешь (чего-то другого) и ждешь (чего-то другого). Андреа понимает, что нужно что-то сделать, чтобы вырваться из этого круга, но не знает что. Может быть, надо что-то произнести — или лучше действовать без лишних слов? Может быть, просто мысль (или две, или три, или сто сорок миллионов) должна начать двигаться в другую сторону? Но как заставить мысль измениться? Как достичь невидимой цели?

«Это как пирожное», — думает Андреа, доставая кисточки. Она так хочет пирожного, но ей нельзя. Запрет на произвольное движение. Как сливочное пирожное за стеклом. Разбить стекло нельзя, Андреа. Почему? Как мерзкое пирожное, к которому не подобраться: если так думать, становится легче. Тогда не хочется и трогать его. На пути стоит холодная стена без намека на вьющуюся зелень, и тебе кажется, что проще повернуться и идти туда, где тебя ждут, распахнув объятия. Вернуться к тарелке с овощами, которые никогда не повергнут тебя в тоску и страх. Вернуться к привычной ненависти. Может быть, на самом деле нужно изменить отношение к некоторым вещам. Где твой ящик с инструментами, Андреа? За работу! «Но я не знаю, в чем проблема». Вместо инструментов она достает краски. Может быть, никакой проблемы и нет. Может быть, нужно прибавить, а не отнять.

Если бы только она могла отправиться в путь по-настоящему. Путешествие с настоящими билетами, поездка в Италию. Может быть, она должна разыскать, вычислить Маддалену, чтобы понять что и как. Почему все есть, как есть, почему один взгляд, одно лживое слово, одна передозировка таблеток могут все изменить. Почему нет ни определенности, ни стабильности — почему все это только слова. Андреа слушает Каспера, его беззвучие. Мимолетный блеск в его глазах — хочется поймать этот блеск, пронзить иглой, как тельце бабочки, собрать коллекцию, построить жизнь, в которой есть воля, энергия. Жизнь Каспера. Андреа видит его на сцене и знает, что любит Каспера, в котором есть страсть — страсть к музыке, страсть к Андреа, как раньше. Чтобы было пламя, яркое и близкое.

Андреа вспоминает, как однажды, в самом начале, спросила Каспера, что бы он сделал, если бы ему пришлось выбирать между ней и музыкой. Помнит, какой грустный у него был вид — а ей-то казалось, что это такой простой вопрос! — как он покачал головой и сказал: