Ярче солнца - Бет Рэвис

— Я думал, мы всегда знали, что пригодна.

Шелби кивает.

— Задолго до отправления сол-земные зонды показали, что на планете стабильная среда, которая может поддерживать жизнедеятельность, но первый уровень проверки нужен, чтобы в этом убедиться. Я… э-э-э… если честно, меня кое-что немного беспокоит. Если двигатель корабля так долго был переключен на поддержание внутренних ресурсов, потому что мы достигли орбиты… тогда почему мы еще не приземлились?

Мое изумление при виде планеты постепенно тоже сменилось этим самым вопросом. Вполне возможно, что мы находимся на орбите с самой Чумы… может быть, само восстание, после которого установилась система Старейшин, тогда и произошло. Почему корабль еще не приземлился?

— До того как начать думать о приземлении, надо убедиться, что оно возможно.

— Я сама проведу тесты. Это займет несколько часов. Тогда у нас будет больше данных.

— Сначала нам нужно попрощаться.

Шелби опускает взгляд на Марай, которая так и смотрит в потолок, и молча кивает.

Она достает откуда-то сложенный черный ящик, облицованный электромагнитами, которые вместе с элементами управления под металлической обшивкой корабля делают возможной транспортировку тяжестей. Открывает ящик, и тот автоматически раскладывается, фиксируясь в форме большого, глубокого прямоугольного контейнера с печатной платой на боку для подключения к гравтрубе. Его использовали для перевозки каких-то деталей — внутри все покрыто грязью, смазкой и царапинами. Пытаюсь протереть дно рукавом, но только размазываю сильнее. Не хочется везти тело Марай, словно сломанный механизм на свалку, но я чувствую, что чем скорее отдам ее звездам, тем лучше. Сбегав в машинное отделение, возвращаюсь с бумажными полотенцами и выкладываю ими контейнер.

Теперь пришло время уложить туда Марай.

Я поднимаю тело за плечи, Шелби — за ноги. Приходится поджать их и пригнуть голову, чтобы оно уместилось в ящик. В итоге мы укладываем тело в позу эмбриона.

Хрупкая Шелби кажется гигантом рядом с пустой оболочкой Марай. Я и не подозревал, что живая жизнь занимает столько места. Шелби склоняется над телом Марай, и это зрелище почему-то напоминает мне фотографии зверей-падальщиков с Сол-Земли, которые питаются гниющими трупами.

— Я не знаю, как справлюсь без тебя, — шепчет ей Шелби. — Но я постараюсь.

И она больше не похожа на падальщика — она похожа на потерянного, осиротевшего ребенка.

Она коротко наклоняется — не знаю, целует ли она Марай в желтоватую щеку или шепчет ей на ухо… все равно та уже не почувствует.

Когда мы вывозим контейнер, вокруг нас собираются корабельщики. Большинство из них еще никогда не видели смерти. Во времена Старейшины смертью методично и размеренно ведали в Больнице.

Все время, пока я иду по уровню, они смотрят на тело Марай; я смотрю в пол. Четкие полосы металла расплываются перед глазами, заставляя то и дело яростно тереть лицо.

С усилием опускаю плечи, распрямляю спину.

Смотрю прямо перед собой, и пусть только стиснутые зубы выдают, как мне больно.

Без Старшего дальше заниматься лестницей бессмысленно. Поэтому я отправляюсь в сад за Больницей. Толпа во главе с Барти уже ушла, и Лютор вместе с ними. Только вытоптанная вокруг скамейки трава напоминает об импровизированном митинге. Стаскиваю мокасины с ног и шлепаю по прохладной траве у кромки воды. Хочется вызвать Старшего, но страшно его побеспокоить — вдруг он занят чем-то важным. Сажусь на берегу, подтянув колени к груди и глядя на идеально ровную поверхность пруда. Пытаюсь разглядеть что-нибудь под ней — вода прозрачная, да и глубина невелика, — но взгляд проникает только сквозь растрепанные корни лотоса и упирается в зелено-коричневую муть, дальше которой одна лишь тень.

Откидываюсь на спину; трава щекочет шею. Ноги сползают по берегу, и пальцы касаются прохладной воды. Опустив ноги в воду, я закрываю глаза. Свет и тепло на меня льет солнечная лампа, но под закрытыми веками она рождает точно такую же яркую красноватую полутьму, как и земное солнце, если закрыть глаза на улице.

На меня падает тень, и яркость пропадает, будто солнце закрыли облака. Открываю глаза: надо мной склоняется Старший, и лицо его окружает светлый ореол.

— Привет. — Почему-то у меня вдруг перехватывает дыхание. Когда он падает рядом с совершенно измученным видом, все мои мысли о том, чтобы тащить его к лестнице и изучать тайные уголки корабля, улетучиваются.

— Что такое?

Старший издает неопределенный звук.

Мне хочется что-то сделать, показать, что я сожалею о его утрате, но я понимаю, что никаких слов не будет достаточно.

Он, откинувшись на траву, смотрит в металлический потолок уровня фермеров. Если бы все это происходило на Земле, было бы здорово вот так лежать в прохладной траве у пруда, глядя на облака, будто маленькие дети. Но здесь не Земля, облака нарисованные, и даже если где-то за стенами корабля есть планета, она все равно кажется очень далекой.

— Марай убили. Так же как Стиви. Те же слова на медпластырях.

— Соболезную, — произношу я самое бессмысленное слово на свете.

— Я хочу знать, кто это делает.

— Может быть, тот же, кто пытался скрыть последнюю подсказку Ориона? — предполагаю я и, прежде чем Старший успевает открыть рот, добавляю: — И, может быть, тот же, кто испортил тебе скафандр.

— Испортил скафандр? — удивляется Старший.

Повернув голову, я смотрю на него сквозь ярко-зеленые травинки.

— Тот, кто подделывал послания и пытался сбить нас со следа, легко мог проколоть трубки системы жизнеобеспечения, например. Если бы ты умер, то не смог бы никому рассказать, что увидел. И, между прочим, он почти добился своего.

Старший только-только собирается ответить, но стоит ему открыть рот, он отворачивается и нажимает кнопку вай-кома.

— Док говорит, Барти поднял шум у пункта распределения. Опять, — вздыхает он, приподнимаясь.

Протянув руку, касаюсь его щеки над фиолетово-зеленым синяком. Он подается вперед, слегка, но ровно настолько, что я вдруг четко осознаю, как его кожа прижимается к моей.

— Старший. Ты не можешь продолжать делать все сам.

— А кто еще остановит Барти? Кто разберется с распределением продовольствия? Кто поможет корабельщикам подготовиться к посадке — после того, как тесты покажут, возможно ли это вообще?

В голосе его отзвук паники и боли. Меня тянет сказать, что все будет хорошо, но я не хочу врать. Наклоняюсь вперед, совсем чуть-чуть; он наклоняется тоже. Мы встречаемся взглядами, и он тянется ко мне.

Я думаю: «Он собирается меня поцеловать».

А потом: «Вот и отлично».

Он сминает мои губы со всей страстью и, когда они раскрываются в удивленном «о», углубляет поцелуй. Сильные руки Старшего буквально поднимают меня с земли и прижимают к нему. Его тело говорит за него. Я ему нужна.