Человечность - Михаил Павлович Маношкин

здесь хуже, чем в степи: там можно было хоть выбирать, где лечь, а здесь нет и выбора. «Но ведь так нельзя… — кричал Женькин дух, — нельзя!»

Смутная тревога овладевает им, чувствует приближение новой опасности. До сих пор у него не было ни имени, ни фамилии, и он ничем не выделялся среди других военнопленных. Теперь столбы и колючая проволока замкнули всех в ограниченном пространстве, а возле ворот строился барак для лагерной администрации. Значит, скоро будут считать и каждому дадут номер. Тогда не уйти.

Миновала ночь. Днем Женька Крылов получил свою консервную банку баланды. Пленных еще не считали, но этот час близился. Женька беспокойно бродил по лагерю, его мысль искала какой-нибудь выход. Надо было что-то предпринимать, пока не поздно.

Он будто впервые разглядывал пленных. Человек неопределенного возраста грыз картофель, другой тупо смотрел в степь. А тот завернулся в шинель, закрыл глаза. Изможденный паренек ковырял щепкой землю, закапывая мокрое место. Эти терпели, приспосабливались. Не то. И вдруг до слуха долетел будто нездешний голос:

— Продались, а теперь издеваются…

Говоривший сидел к Крылову боком, рядом ссутулились несколько молчаливых фигур.

— Для того, что ли, мы родились, чтобы подыхать здесь как скот? Все равно убегу.

— Ты парень, язык-то придержи, — предостерег его пожилой.

— Убежишь… — ни к кому не обращаясь, проговорил третий. — Здесь всем конец…

— Подыхай, если хочешь, а я не хочу. Выйду за ворота и смоюсь, — парень повернул голову — половина лица у него припухла, на стриженой голове виднелись пятна сгустившейся крови.

— Мало, видать, тебя разукрасили…

— Закурить бы… — вздохнул парень, не обратив внимания на слова пожилого, тяжело встал и зашагал к воротам, слегка прихрамывая на одну ногу. Крылов и Антипин пошли рядом.

Все трое присели недалеко от ворот.

— Где это тебя так? — спросил Илья.

— Смылся вчера вечером, полночи шел. Устал. Дай, думаю, немного отдохну. До утра и проспал, а утром опять они… — парень сплюнул. Все равно уйду. Пошли, команду набирают…

Крылов и Антипин успели встать в хвост быстро растущей очереди.

— Сорок девять! Пятьдесят! — власовец отпихнул лишних.

Парень в команду не попал. О Крылове и Антипине он уже не помнил.

Команду вывели за ворота.

* * *

Конвойные теперь были не похожи на тех, которые пригнали сюда колонну. Те — как роботы, предназначенные для того, чтобы бить и убивать, а эти беззаботно посмеивались между собой и не обращали внимания на пленных. «Итальянцы или румыны…» — решил Женька. Он поглядывал по сторонам: не упустить бы момент, другого такого может не быть.

Когда пленные проходили мимо дымящегося элеватора, конвоиры не мешали им набивать карманы продымленной пшеницей. Женька тоже схватил несколько горстей.

Команда направлялась к вокзалу. Около бака водонапорной башни, разрушенной взрывом, пленных остановили.

— Поднимать! — жестикулирует итальянец.

Пленные делают вид, что пытаются сдвинуть бак с места. Итальянцев бак интересует не больше, чем пленных.

— Слышь, камрад, веревку надо… — объясняет один из команды.

Итальянец соглашается, что-то кричит своим помощникам.

Наступает пауза. Пленные разбредаются по привокзальной площади. Крылов и Антипин не спеша направились к ближайшей хате, полные страха, что их окликнут и остановят. Не окликнули. Они уже у угла. Во дворе. Плетень. Еще плетень. За ним широкая прямая улица, а дальше опять огороды и хаты, клином вдающиеся в степь.

Женька Крылов приседает у плетня, пытается унять волнение. Вот выйдут они сейчас на дорогу и — конец. Здесь их слепой не заметит. Может быть, конвоиры уже хватились их… Но он уже чувствовал вольный степной ветер. Будь что будет!

Он перемахнул через плетень. Самое трудное — не бежать, идти не спеша. Повезло. Не замечены. Дальше легче. Окраина уже близко. Концлагерь с его людским муравейником остался на противоположной стороне поселка. А здесь было тихо, пахло луком, кукурузой, подсолнухами. Старая женщина заметила беглецов, смотрит, ждет. Они идут к хате, они на крыльце. Женщина притворяет за ними дверь.

Крылов перешагнул через порог, опустился на скамью, ошеломленный уютом и тишиной.

* * *

Женщина налила в тарелки борщ, отрезала по куску хлеба. Домашняя пища, уют и покой на несколько минут подавили у них все мысли. Такой вкусной пищи Женька Крылов никогда, наверное, не ел…

— Спасибо, мать.

— Вода в умывальнике…

Хозяйка подала кусочек настоящего туалетного мыла, и Женька опять забылся, вдыхая такой необычный, такой освежающий аромат. Пока они умывались, она принесла пару калош и старые телогрейки.

— Куда же теперь?

— Подальше отсюда…

— Племянница говорила, в Верхне-Чирском их нет…

Смеркалось, женщина проводила беглецов до угла огорода, показала в степь:

— Хутор через три километра.

* * *

Свобода! Тело будто невесомое — так бы идти и идти наедине с ночью. Только сначала немного отдохнуть, чуть-чуть, несколько минут…

Тепло и темнота убаюкивали их, они не заметили, как уснули. Потом Женька почувствовал что-то лишнее, открыл глаза. Была черная ночь, за воротник текла вода. Дождь…

Женька вскочил: а если бы дождя не было, и они проспали до утра, как тот избитый парень! Днем их заметили бы… Мысль о концлагере испугала его, причинила ему почти физическую боль. Сейчас, во время дождя, там ужасно…

— Считай, что нам опять повезло, — сказал Илья.

Дождь лил не переставая, было темно, как в погребе. Они шли неведомо куда.

Неожиданно перед ними выросло строение. Кроме глухо шумевшего дождя, ничего не было слышно. Они приблизились вплотную, пошли вдоль стены, провалились внутрь, нащупали что-то сухое, мягкое, потонули в нем. Засыпая, Женька Крылов подумал, что окончательно затерялся в этом уголке земли, в шуме дождя, в ночи, и уже никто не отыщет его следы.

Когда он проснулся, солнечный свет весело заливал недостроенное помещение. Они спали на ворохе пакли. Отряхнувшись, они выглянули из своего убежища. Среди плетней и фруктовых деревьев дремал хутор. Над ближней хатой вился дымок. Пахло кизяком, полынью, навозом, жженой картофельной ботвой. За плетнем работала женщина — что-то глухо ударяло о стенки ведра.

Они не сразу решились покинуть убежище: оба остро чувствовали свою незащищенность. Куда теперь их прибьет? Одно лишь им было ясно: без женщины за плетнем не обойтись.

— Пошли…

Женька Крылов взглянул на Илью, впервые поразился его удручающему виду: глубоко запавшие глаза, серое лицо, латаная-перелатаная, волглая от ночного дождя телогрейка, грязные солдатские брюки, старые калоши, подвязанные к ногам обрывками пакли. Сам Женька выглядел, наверное, не лучше.

Они пересекли улицу.

— Здравствуйте…

Женщина подняла голову, испуганно, боком отступила от плетня, заспешила в хату. Потом к ним вышел старик с миской краснеющих помидоров.

— Со станции?

— Папаш, немцев на хуторе нет?

— Нет…