Резиденция. Тайная жизнь Белого дома - Кейт Андерсен Брауэр

Буфетчики-афроамериканцы не бойкотировали Уоллеса – напротив, они мило общались с ним и обменивались шуточками. Они не таили свои обиды и не предавали забвению оскорбления прошлого – они просто делали свою работу, которая подчас требует умения прикусить язык.

Сын буфетчика и метрдотеля Юджина Аллена Чарлз говорит, что его отец гораздо чаще сталкивался с проявлениями расизма в фешенебельном гольф-клубе Кenwood Country Club, когда работал там чистильщиком обуви, чем в Белом доме, не потому, что в последнем расизм отсутствовал вообще, а из-за боязни людей показать себя в невыгодном свете перед президентом.

«Людям приходится следить за тем, как они относятся к тебе, поскольку они понимают, кто ты в глазах президентской семьи. Поведешь себя неуважительно – запросто можешь оказаться за оградой».

С этим согласен и Линвуд Уэстрей. «Вот в Белом доме не было всех этих дуростей. Хоть мы и были чернокожими официантами, нас ценили, потому что все мы встречали королей и королев», – говорит он.

Но вне Белого дома все было иначе. Уэстрей любит вспоминать историю о своем старом друге Армстеде Барнетте, который работал и жил в Белом доме при президенте Франклине Рузвельте. «Однажды он остановил такси и говорит: «На Пенсильвания-авеню, 1600». А таксист – белый, не хочет его везти. Говорит ему: «Черные в Белом доме не живут». Но в конце концов соглашается, и они едут. Подъезжают к воротам, Армстед вылезает из машины и проходит внутрь. А его все знают, ему даже пропуск не нужно показывать, – улыбается Уэстрей. – Так вот, он проходит внутрь и обратно не выходит, а таксист сидит себе в машине и голову ломает: «Интересно, какого же черта этого парня сюда занесло?»

Один из выдающихся моментов эпохи борьбы за гражданские права президент Кеннеди пережил вместе с привратником Престоном Брюсом. Меньше чем за три месяца до его убийства Кеннеди позвал Брюса к себе в Солярий на третьем этаже, чтобы посмотреть на массы людей, собирающиеся у подножия Мемориала Линкольна, чтобы послушать впоследствии вошедшую в историю речь Мартина Лютера Кинга. Сын издольщика Брюс и отпрыск одной из виднейших американских семей Кеннеди вместе слушали, как толпа поет гимн движения за гражданские права – песню We Shall Overcome. Президент вцепился руками в подоконник с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. «Эх, Брюс, как бы я хотел быть сейчас среди них!» – сказал он своему приятелю.

Афроамериканский персонал отвечал на уважение со стороны Кеннеди взаимностью. За тридцать четыре года своей службы Юджин Аллен не пропустил ни одного рабочего дня и никогда не высказывал претензий по поводу своих коллег, начальников, президента и первой леди. Его сын Чарлз говорит, что видел слезы на лице своего отца единственный раз – когда тот надевал пальто, собираясь на работу в Белый дом после убийства Кеннеди. «Он был жутко подавлен, – вдумчиво рассуждает об отце Чарлз – Но он был воин. Он был обязан держаться. Единственной трагедией, от которой он не смог оправиться, стала смерть мамы. От этого он так и не отошел».

Аллену, скончавшемуся в 2010 году, никогда не пришло бы в голову, что о его жизни могут снять фильм. По общему мнению, он был скромным и милым человеком, который никогда не согласился бы разговаривать с журналистами, не подтолкни его к этому Хелен, в браке с которой он прожил шестьдесят пять лет. Она говорила, что хочет, чтобы народ признал заслуги Юджина перед страной.

«Приходя домой, он никогда не жаловался по поводу коллег, никогда не отзывался дурно о тех, на кого работал. Он держал все это в себе. От этого зависело наше благополучие».

В этом он был похож на другого работника резиденции, Джеймса Рэмси. Детство Рэмси прошло в работе на табачных плантациях Северной Каролины, а время от времени он стоял на раздаче в школьной столовой – «просто за тарелку еды». Он хорошо продвинулся в жизни и был благодарен за предоставленную возможность трудиться «в доме». Рэмси говорит, что терпеть не мог узнавать о том, что кто-то из буфетчиков пошел жаловаться на условия труда или на коллег непосредственно главному швейцару. «Не было у нас никаких проблем. Все мы стояли друг за друга горой».

Кроме того, он говорит, что никогда не сталкивался с проявлениями расизма или предпочитал быть выше этого. «Люди прекрасно относились ко мне с самого начала. Потому что я был уже привычен к работе в обслуживании – раньше подрабатывал этим и знал множество народу. Сегрегация? С ней покончено – вопрос закрыт», – говорит он.

Возможно, что преодолевать унижения сегрегации Рэмси помогало в том числе и его здоровое чувство юмора. Шеф-повар Фрэнк Рута вспоминает, что Рэмси не стеснялся шутить на расовые темы: заглянув в кухню второго этажа, где трудился белый Рута, он мог поинтересоваться: «Какой кофе будешь – как я или как ты?»

При этом Джеймс Рэмси всегда вел себя гордо и с достоинством. Он признает, что выборы 2008 года внесли в жизнь Белого дома коренные перемены. Как работалось чернокожему, обслуживавшему первую в истории чернокожую президентскую семью?

«Это было прекрасно. Просто прекрасно».

* * *

Зефир Райт была подлинным членом семьи Джонсонов. Леди Берд наняла ее, еще будучи студенкой Техасского университета, и в течение последующих двадцати семи лет она готовила Джонсонам и в Техасе, и в Вашингтоне, куда они взяли ее с собой и поселили в Белом доме.

По дороге с сегрегированного Юга в Вашингтон Леди Берд остановила свою машину, чтобы переночевать. Она отказывалась останавливаться в отелях, где не могла поселиться Зефир.

– Есть свободные номера? – осведомлялась она.

– Да, для вас есть, – ответила дама на стойке ресепшена.

– Хорошо, со мной еще два человека, – ответила Леди Берд, указывая на Зефир и еще одного афроамериканского работника Джонсонов.

– Нет. Они у нас пашут, но не ночуют, – ответила дама.

Возмущенная Леди Берд пошла к выходу и, не оборачиваясь, громко проговорила: «Вот ведь мерзость!»

После этого случая Райт снова приехала в Техас только спустя десять лет. То путешествие было одним из факторов, сформировавших у президента и первой леди горячее стремление ввести законы, гарантирующие расовое равноправие. Райт согласилась навестить родной штат лишь после того, как в 1964 году президент Джонсон провел через Конгресс Закон о гражданских правах. «Теперь все совсем иначе», – уверял ее Джонсон. «Ты сможешь пойти куда захочешь, сможешь остановиться на ночлег там, где тебе будет угодно». Президент Джонсон гордился тем, что исторический закон, принятый по его инициативе, прямо влияет на жизнь близкого ему человека.

Джонсон видел в Зефир Райт своего рода референтную группу для своих усилий по части обеспечения расового равноправия. В период своего вице-президентства он интересовался, что она думает о Мартине Лютере Кинге. Уже на президентском посту он сообщил ей о том, что назначил членом Верховного суда Тергуда Маршалла – первого афроамериканца в этой роли. Джонсона постоянно беспокоило, что афроамериканцы могут недооценивать реформы, которые он проводит ради их блага, и время от времени он жаловался на это Райт: «Не понимаю, как они могут не замечать, что я стараюсь для них делать». После его смерти поговаривали о том, что Джонсон пользовался словом «ниггер» даже во время своей борьбы за принятие законов о расовом равноправии. Один из соратников Джонсона рассказывал мне, что президент действительно позволял себе оскорбительные расистские выпады по адресу некоторых негритянских активистов, требовавших более решительных реформ. «Они действительно были на редкость скандальными и сильно осложняли ситуацию», – сказал этот соратник. Некоторым было недостаточно постепенных перемен.