Фурии командира - Джим Батчер

приступ рвоты. Мышцы живота горели от усталости и пульсировали от боли.

Тави перехватил взгляд матери.

– Возможно, тебе не следует произносить здесь такие слова, – с тревогой сказала Исана.

– До тех пор, пока мы говорим тихо, проблем не будет, домина, – сказал Эрен. – Мы в море. Соленые брызги делают невозможной работу с фуриями воздуха. Всякий, кто захочет нас подслушать, должен находиться рядом.

– Он прав, – спокойно сказал Арарис. – И не обращайте внимания на чувство юмора Демоса, Исана. До тех пор, пока мы сможем давать командиру пить, с ним все будет в порядке. Рано или поздно он приспособится к морю.

Китаи укоризненно фыркнула. «Однако ее манеры стали заметно менее грубыми с тех пор, как она начала жить в Алере», – подумал Тави. И все же он видел, что ее усталость после исцеления руки и тревога за него начинают сказываться.

– Когда? – тихо спросила Исана. – Мы в море уже четыре дня. Сколько времени это займет?

– Столько, сколько потребуется, – терпеливо ответил Арарис. Тави услышал, как телохранитель встал и подошел к двери каюты, остановился и положил руку на плечо Китаи, чтобы ее успокоить. Когда Тави открыл глаза, Арарис улыбнулся, что бывало с ним очень редко. – Если на то пошло, я знавал одного человека, который был плохим моряком.

Губы Тави дернулись, но дальше этого его попытка улыбнуться не пошла.

– Я пойду посплю, – сказал Арарис. – А ночью с ним посижу.

Китаи бросила на телохранителя свирепый взгляд, словно собиралась возразить, но промолчала. Похоже, после стольких бессонных ночей мешки под ее глазами начали перевешивать ее гордость.

Остаток дня Тави провел, сражаясь со своим озлобленным желудком, не раз задумываясь о блаженстве самоубийства. Он погрузился в дремоту, полную странных сновидений, которые прерывали волны тошноты. К тому моменту, когда спустились сумерки, Китаи свернулась в комочек в ногах его койки и крепко заснула.

Когда совсем стемнело, Тави с помощью Арариса поднялся на палубу. После захода солнца бóльшая часть команды забралась в свои койки и гамаки, и лишь несколько матросов остались на палубе. Тави улегся возле главной мачты, где, по его представлениям, корабль раскачивается меньше всего. Он смотрел, как в чистом небе появляются звезды, и впервые за последние дни погрузился в глубокий сон.

Когда Тави проснулся, он сразу почувствовал жуткий голод. Ночь выдалась прохладной, небо оставалось чистым, и, когда Тави сел, он с удивлением обнаружил, что у него больше не кружится голова. Тошнота почти исчезла. Он осторожно поднялся на ноги и потянулся.

– Постарайся сосредоточиться на звездах или горизонте, – послышался негромкий голос от борта. – Иногда это помогает.

Тави медленно подошел к стоявшему у поручней Арарису. Телохранитель смотрел на воду, его взгляд умчался куда-то далеко, и Тави встал рядом. Они долго молчали. Волны с шумом разбивались о борт корабля, оставляя за собой светлые полосы. Тави подставил лицо ветру, стараясь не обращать внимания на ноющие мышцы живота и наслаждаясь тем, что болезнь прошла.

– Ты уже говорил с ней? – прервал молчание Арарис.

– Не успел, – ответил Тави. – У меня просто не было времени.

– Она тебя любит. Очень любит.

– Я знаю, – тихо ответил Тави. – Но…

– Но от этого не легче, – закончил за него Арарис.

Тави кивнул.

– Ты понимаешь, почему мы поступили именно так?

Тави снова кивнул.

– Однако это меняет далеко не все.

Арарис долго смотрел на воду. Потом оттолкнулся от перил и отошел в сторону. Вернувшись, он протянул Тави прямоугольный кусок хлеба, который выглядел очень сухим и твердым.

– Корабельные крекеры, – сказал Арарис. – Они полезны, когда болит желудок.

Тави благодарно кивнул и принялся грызть хлеб. Он оказался крепче камня, но вскоре ему удалось откусить кусочек и размягчить его во рту. Вкус был немного затхлым, но желудок сразу успокоился.

– Каким он был? – спросил Тави, продолжая жевать.

Арарис повернул к нему голову, но Тави не смог разглядеть выражения его лица, лишь глаза блестели в темноте. Арарис довольно долго не сводил с Тави взгляда, потом вновь стал смотреть на море.

– Гордым, – наконец ответил он. – Нетерпеливым. Вспыльчивым. – Он блеснул зубами. – Умеющим сострадать. Умным, щедрым и бесстрашным. – Арарис вздохнул. – Всего не расскажешь.

Тави молча ждал продолжения.

– Септимус никогда не удовлетворялся тем, что есть. Где бы он ни появлялся, он старался улучшить то, что было. Когда он видел несправедливость, тут же пытался ее исправить. Если находил жертву, то утешал ее, а потом мстил за нее. Если начинал спорить, не останавливался, пока не одерживал победу или спор не прекращался сам собой. Я никогда не видел, чтобы он сказал злое слово ребенку, ударил собаку или пришпорил свою лошадь.

Когда мы сражались, он был подобен отправившейся на войну грозе, и никто не владел клинком лучше, чем он. Любой из нас принял бы в сердце копье ради него – любой из его телохранителей. Мы все думали, что он станет замечательным Первым консулом, таким же великим, как Гай Примус. Он был первым гражданином Алеры, который начал публично выступать против рабства. Ты, наверное, знаешь.

Тави покачал головой:

– Нет, я не знал.

– Он умел превращать врагов в союзников, – продолжал Арарис. – Тебе бы следовало видеть ссоры между ним и Антиллусом Раукусом в Академии, но в конце концов они стали друзьями. Он обладал… удивительным обаянием. Он умел посмотреть на человека сверху вниз, не унизив его. Если бы он был жив, то… – На мгновение голос Арариса пресекся, он откашлялся и добавил: – Все было бы иначе.

– Если, – сказал Тави.

И в одном слове оказалось слишком много тяжести – горечь, тоска и печаль.

Арарис прищурился, глядя на воду.

– И он любил твою мать больше, чем воздух и свет. Он нарушил прямой приказ отца, когда женился на ней. Гай считал, что найдет для него более подходящую жену.

– Как ты… – Теперь уже Тави откашлялся. – Как ты думаешь… он был бы хорошим отцом?

– Он бы любил тебя, – сразу ответил Арарис, но тут же нахмурился. – Но…

– Он был бы слишком занят, исправляя мир?

Арарис долго молчал.

– Может быть, – неохотно сказал он. – Великие фурии не дадут мне солгать, у них с отцом были сложные отношения. Возможно, все сложилось бы иначе. Дети меняют человека, как ничто другое.

Арарис протянул Тави фляжку. Тот взял ее и сделал несколько глотков. Вода была теплой, но его желудок принял ее с благодарностью.

– Ты думал о том, что мы делаем? – спросил Арарис.

Тави нахмурился:

– Конечно.

Арарис покачал головой:

– Я знаю, что ты все планировал. Ты думал о том, что делаешь – и как. Ты размышлял, что можно получить или потерять. Но меня интересует, занимал ли тебя вопрос о причинах?

Тави почувствовал, как его охватывает неуверенность, следом за которой пришел гнев. Он сглотнул и то и другое, хлебнув воды.

– Потому что это поможет спасти жизни людей.

– Может быть, – кивнул Арарис. – Но… имеешь ли ты право делать такой выбор?

– Я бы обратился к Гаю, – ответил