Волчья сотня - Наталья Александрова

– Поздно сводить счеты, господа конспираторы, –жестко произнес Горецкий, – игра сыграна, пришло время платить по счетам.

– Погодьте, господин хороший, – раздался вдругголос за спиной у Горецкого, – пистолетик-то положьте, а то как бы чего невышло, да руки-то подымите!

Горецкий замер. Почувствовав холод упершегося в спинуствола, он разжал правую руку, так что револьвер с неожиданно громким стукомупал на пол, и поднял руки. Повернув голову, он увидел у себя за спинойдавешнего рябого детину в сером армяке. В руке у него был обрез.

– Не дергайтесь, вашество, а то как бы ненароком невыстрелило. Как вы давеча мне говорили – люди разные бывают, некоторые оченьнервные попадаются. Можешь тогда и пулю схлопотать. – Повернувшись кКузнецову и Кулябко, детина сказал: – Он мне сразу не понравился. Вишь ли,паролю я ему не так сказал, так он уж мне в печенки въелся! Мы люди маленькие,а только сразу он мне не понравился!

– Молодец, Охрим! – Кулябко облегченно вздохнул инемножко порозовел. Затем он повернулся к Кузнецову и спросил: – СергейСтепанович, что теперь с этим делать? – Он махнул короткой ручкой всторону Горецкого.

– Что, что, – зло передразнил его Кузнецов, –известно что. Есть у тебя место, где можно труп спрятать?

– Ну… найдем, конечно. Проще всего в погребе закопать.Кто его там будет искать?

– Ладно, в погребе так в погребе. Только чтобы тихо,никакой стрельбы, нельзя внимание привлекать.

Кулябко мигнул Охриму. Рябой детина довольно осклабился,вышел на минуту в сени и возвратился с огромным топором.

– Ты, любезный, не того… – поморщилсяКулябко, – топором здесь… кровищи будет, не отмоешь потом. Ты лучшеверевкой его удави. Или если топором, то на заднем дворе где-нибудь.

– На заднем-то дворе как бы кто не увидел, – ссомнением проговорил Охрим.

Горецкий оглядывался, судорожно ища выход. Охрим усмехнулсяи подмигнул ему:

– Не бойсь, вашество, все будет в лучшем виде. Я таких,как ты, не один десяток умаслил. А чтобы сбежать от меня – это ты даже и думатьне моги.

Кулябко протянул своему подручному моток бельевой веревки исуетливо промолвил:

– Давай уж, Охримушка, скорей его… В сенях, что ли.Только не здесь, все-таки…

– Как прикажете, – презрительно усмехнулсяОхрим, – ежели вам неприятно…

Он отмотал часть веревки, демонстративно смастерил на нейпетлю и схватил Горецкого за воротник френча.

В это мгновение дверь со страшным грохотом распахнулась, ина пороге появился унтер-офицер Ельдигеев с двумя «наганами» в руках.

– Стоять!!! – завопил он высоким и страшнымголосом.

Полковник Кузнецов с неожиданной для его возраста икомплекции прытью развернулся к двери, направляя на Ельдигеева «браунинг». Но,опережая его, от окна шарахнуло пламенем, и Кузнецов отлетел к стене,отброшенный пулей из кавалерийского карабина. В разбитое окно заглядывалмолодой казак, напарник Ельдигеева, с дымящимся карабином в руках.

Охрим стоял как истукан, держа в руках приготовленнуюверевку и с глупым видом хлопая ресницами. Господин Кулябко при первыхпризнаках паники грохнулся на четвереньки и теперь полз почему-то в сторонуубитого наповал полковника Кузнецова. Добравшись до него, он неожиданнозарыдал. Его толстое неуклюжее тело жалко и противно вздрагивало. Он смотрел намертвого полковника и повторял сквозь рыдания:

– Сергей, Сережа, брат…

Вдруг он схватил из мертвой руки Кузнецова «браунинг» и,зарычав по-звериному, развернулся, целясь в Горецкого.

– Не стрелять! – закричал полковник.

Но Ельдигеев уже опустил вниз ствол «нагана» и выстрелил. Волбу Кулябки открылось черное отверстие, и он, утробно ухнув, повалился на трупКузнецова.

Охрим наконец ожил. Он по-бабьи тоненько завизжал и началотступать к окну, повторяя:

– Я ни при чем, я ни при чем… Дяденьки, отпуститесироту… Я ни при чем, не знаю ничего…

– Умолкни, сирота. – Ельдигеев шагнул к нему и спрезрительной усмешкой ударил ладонью по шее. Охрим охнул и осел на пол.

– Этот оживет, – пояснил унтер-офицер Горецкому,который огорченно осматривал комнату, полную безжизненных тел, – полежитминут десять и очухается, чтобы не мешал покуда.

Горецкий подошел к телам Кулябко и Кузнецова. Оба былибезнадежно и абсолютно мертвы.

– Братья, значит, – протянул полковник взадумчивости, – м-да… Полный, можно сказать, провал. Оба насмерть… Теперьничего не узнаем. Кроме них, имя предателя никто не знал.

– Извините, ваше высокородие, если бы я не выстрелил,он мог бы вас убить, – проговорил Ельдигеев с плохо скрытой обидой вголосе.

– Простите, – Горецкий повернулся к унтер-офицеруи протянул ему руку, – простите и спасибо – вы спасли мне жизнь. Янисколько не виню вас – так неудачно сложились обстоятельства. Я сам виноват,пошел туда, где меня могли опознать. Но с другой стороны, кроме меня, идти былонекому – надежных людей у меня, кроме вас, в городе сейчас нет, никому изконтрразведки, как вы понимаете, доверять было нельзя. – Он сноваповернулся к двум трупам на полу и удивленно повторил: – Значит, они братья…Действительно в них есть сходство. И Кузнецов, выходит, никакой не Кузнецов.Хороши эти, в контрразведке, собственного шефа проворонили!

«Необходимо мобилизовать все силы партии и профсоюзов напомощь фронту; провести поголовное вооружение всех членов профсоюзов в прифронтовойполосе и их мобилизацию…»

В. Ленин. Правда, 191

День обещал быть ясным, несмотря на осень. Вообще впоследнее время ночи становились все холоднее, бывали и заморозки, зато днемсолнышко пригревало по-весеннему. Ехали без дороги, старательно минуя встречавшиесяхутора и деревни. Погони за ними не было.

В полдень остановились в балке, чтобы напоить лошадей.Саенко стреножил их и пустил пастись. Варя как села на расстеленную шинель, таки замерла, не сказав ни слова.

– Устала? – ласково обратился к ней Борис.

– Ничего, – не ответила, а простонала она, потомвстала и, пошатываясь, побрела к густым кустам, что росли на краю балки. Еедолго не было, а когда она вернулась, Борис с испугом вскочил на ноги. Она шлас трудом, согнувшись, прижимая руку к животу.

– Сестренка! – подскочил к ней Борис и подхватилна руки.

Когда он заглянул в ее запрокинутое совершенно белое лицо,то пришел в ужас.

– Господи, что с тобой, что?

Она молчала, стиснув зубы, ввалившиеся глаза казались двумябездонными колодцами. Борис положил ее на шинель, она со стоном свернуласькалачиком, подтянув ноги к животу.