Рассказчица - Кэтрин Уильямс

– Конечно, – отвечает он. – Ты заслуживаешь знать, чем кончится эта история.

– Спасибо.

– К тому же «ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин».

Я улыбаюсь.

– Достоевский?

– Толстой.

– Однажды я угадаю.

Мы оставили Анну в Париже, с разбитым сердцем после предательства подруги, потрясенную открытием, что Йоханна все это время за ней следила. Она готовилась к встрече с таинственным месье Ганьоном, который пообещал ответить на все ее – и наши – вопросы.

Судя по первой строчке, он ее не подвел.

4.3.1920

Иначе не скажешь, поэтому скажу как есть. Господь меня простил.

После тяжкого дня выжидания месье Ганьон, как и обещал, приехал за мной ровно в шесть часов. Место ужина представляло собой внешне ничем не примечательный, но внутри богато украшенный таунхаус в первом округе. Очевидно, принимающий меня господин средствами не обделен.

Кроме нас с месье Ганьоном, было еще шесть гостей. Как только мы с сопровождающим вошли в салон, зал затих. На меня уставились шесть пар глаз. К моему удивлению, каждый гость почтительно поклонился, чего я не видела уже несколько лет. У меня застрял ком в горле.

Высокопоставленные мужчины – моя компания – вели себя невероятно вежливо и сдержанно, хотя во время ужина (говядина Веллингтон) искоса за мной наблюдали, как за редкой экзотической птицей. Один из гостей, юноша помладше, наблюдал за мной особенно пристально. Меня не покидало чувство, что мы когда-то встречались. Может, он тоже следил за мной в Берлине, как Йоханна? Неужели мой рассудок настолько помутнен, что я забыла кого-то из помогавших мне перебраться через Европу? По прибытии на вечер его представили «месье Сергеевым», но к тому моменту я уже поняла, что это не настоящее имя.

После ужина нас провели в гостиную. Для мужчин – коньяк, для меня – шерри. Я никому не говорю, что ни разу в жизни не пробовала алкоголь. Мне надо было набраться смелости.

Сергеев в одиночестве стоял у окна, глядя на только что начавшийся дождик. Откуда же я его знаю? Вернулась к более древним воспоминаниям, которые находились так глубоко, что успели покрыться пылью и паутиной. Я вспомнила лица мужчин из свинарника, которые спасли меня той самой ночью, но он не был одним из них. Лицо Сергеева было слишком узким, черты – слишком острыми. Я снова напрягла память… и поняла.

Мое тело будто сковало льдом. Но этого не может быть! Хозяин дома не давал мне поводов беспокоиться о собственной безопасности.

Дрожа, я незаметно отошла от Ганьона и направилась к Сергееву. Дождь снаружи перешел в ливень.

– Месье.

Уже от этого мне было страшно, но я не могла этого не сделать.

– Великая княжна, – ответил он.

Он не моргнул; под его стальным взглядом я едва не утратила решимость, однако, как всегда, не сдалась.

– Я искренне надеюсь, что мой вопрос не поставит мое положение гостя в этом прекрасном доме под угрозу.

Он приподнял подбородок.

– Месье Сергеев, вы служили в Красной армии в Екатеринбурге?

Выжидая ответ, я чувствовала внутри жар тысячи раскаленных углей.

– Да, Ваше Императорское Высочество.

Я ахнула, округлив глаза, но он быстро взял меня за руку.

– Но это не то, что вы думаете.

Я старалась держаться, но внутри у меня все тряслось, пока офицер Красной армии рассказывал, как он спас мне жизнь.

Павел Павлович Сергеев служил в Екатеринбурге под началом командира Якова Юровского, монстра с крысиными глазками, который в июле того года, когда убили мою семью, приехал на выполнение «особого приказа» в дом Ипатьева. Мне был отвратителен этот мужчина и его жестокое безразличие.

Но Юровский и президиум Уральского регионального совета не знали, что Павел Павлович был слугой двух господ. Его внедрила антикоммунистическая Белая армия, устроенная в Омске, чтобы приглядывать за царской семьей и сделать так – любыми способами, – чтобы хотя бы один член семьи остался в живых. Сергеев был шпионом и в ночь убийства – единственным, кто стоял между нами и людьми, жаждущими полного уничтожения дома Романовых.

– Но как? – спросила я. – Как вы меня увидели?

В памяти стали всплывать картины той страшной ночи; меня начало подташнивать.

(Нас будят посреди ночи. Доктора Боткина и слуг тоже. Держу на руках Джемми, он лает, пока я спускаюсь с ним вниз, вниз, вниз. Считаю ступеньки. Их двадцать три.)

По лицу Сергеева пробежала темная тучка. Он вздохнул и повернулся к сияющей улице под нами.

– Принесли жертву.

– Жертву? – не поняла я.

(Мама просит поднести стул. Для Алексея тоже. Лампочка без плафона, окно с железной решеткой. «Всем встать для фото».)

Сергеев понизил голос до шепота.

– Девушка, – сказал он. – Крестьянка вашего возраста, роста и сложения.

(Зачитывается смертный приговор. «Что? – спрашивает отец. – Что?»)

– Юровский каждому из нас назвал имя. Некоторые офицеры Красной армии не хотели стрелять по женщинам. Или детям. Я вызвался.

(Раскат грома. Красное облако.)

– Нам сказали целиться в сердце. Мы стояли очень близко. Как и следовало ожидать, воцарилось смятение. Солдаты были просто мальчишками.

(Дым. Порох. Крики. Рвота.)

– Моя пуля задела вашу руку. Вы упали. Я быстро подошел и встал над вами. Остальные кричали. Пули задели украшения, пришитые к одежде женщин. Юровский приказал пырнуть всех штыками и ударить ружьями. «Обязательно в лица» – так он сказал. Это был настоящий хаос. – Его голос дрогнул. – Я был солдатом пятнадцать лет, но такого не видел никогда.

(Мама лежит на стуле, красная, как распустившийся цветок. Рядом Алексей с неестественно вывернутой рукой. Мария согнулась у стены. Сапог наступает на Ольгино лицо. Я пытаюсь их позвать, но голоса нет.)

– Вы застонали.

(Прямой удар, металл пронзает плоть.)

– Вы потеряли сознание от первого удара. Это все упростило.

(Запах крови. Тьма.)

– Место подготовили заранее. Шахтный ствол в лесу. По дороге присоединились еще наши – пьяные крестьяне. Это они принесли тело девушки, которая отдала свою жизнь за вашу.

(Руки. Меня дергают. Сосновые иголки. Живица. Мешковина вдавливается в щеку.)